Пепел - Павел Васьков

Марк заступился за неё и попал под горячую руку. Он ходил с синяком почти месяц. Потом мама сказала нам, что мы все равно должны любить отца, так как он желает нам только лучшего, но уже тогда я понял, что наш отец встал не на ту дорогу.

В то же время я начал замечать изменения в поведение брата. Не избалованный вниманием отца и окруженный слепой любовью матери, Марк, как в общем-то и я, был предоставлен на воспитание самому себе. Марк все больше уходил в себя, а позже и вовсе обзавёлся блокнотом и ручкой и стал много писать, о себе и о других, порой в художественном стиле. Периодически мы навещали дядю Витю на старой коммунальной квартире. Он любил рассказывать о прошлом, в меньшей степени о войне. К своим рассказам он добавлял смешные анекдоты, порой пошлые. Затем мы с братом шли читать в Михайловский сад или спускались к воде прямо на Мойке или Фонтанке.

По воле случая я увлекся французской литературой, а в дальнейшем и языком. Я начал учить французский по старым учебникам, которые покупал на рынке рядом с метро «Удельная». Тогда Марк и прозвал меня Мишелем, Михаилом на французский манер. Мы играли в мушкетёров в парке Челюскинцев, а после я рассказывал брату, что уеду во Францию, когда вырасту. Затем мы вместе смеялись. Во Францию я все-таки попал.

Дела отца шли неплохо, и вскоре он стал заключать контракты с иностранными клиентами. Во время своих заграничных поездок он иногда брал нас с собой в Европу. Пожалуй, это были самые счастливые дни нашего детства. За несколько лет мы успели посетить Францию, Италию, Германию и Испанию. Я был счастлив возможности тренировать свой иностранный, Марк часами ходил по новым городам, делая записи для новых рассказов в свой блокнот. Вечерами мы сидели всей семьёй в одном из ресторанов Парижа, Барселоны, Берлина или Милана, пытаясь не вспоминать о побоях, которые периодически устраивал отец. По мере того как он становился все влиятельнее, тоталитаризм и подозрительность отца росли вверх. Он беспочвенно обвинял мать в изменах и устраивал сцены с разборками прямо в отелях. После этого он обычно брал бутылку виски и уходил на всю ночь по злачным местам. Однажды мне в голову пришла мысль, что я был бы не прочь, если бы в один из таких дней он не вернулся бы живым под утро.

Это единственная фотография, которая осталась у меня. На ней изображен я с мамой на озере Гарда. Фотоснимок делал Марк. Все остальные фотографии были уничтожены отцом, он сжег все альбомы во время одной из своих пьянок после смерти матери. Думаю, он чувствовал свою вину за все, что произошло с нашей семьёй, и пытался стереть из головы всё это.

В отличие от меня Марк увлекался чтением куда больше. Он прочитал все книги, что мы утащили тогда с чердака, буквально за два года. С детства брат отличался более развитой фантазией. Он любил додумывать разные моменты из жизни, давал прозвища людям. Он все с большим усилием продолжал писать свои собственные рассказы. Совсем небольшие и чудные. Марк давал читать их только мне. Я спрашивал его, хочет ли он, чтобы однажды эти работы были опубликованы. На что он отвечал, что делает это только для себя, чтобы избавиться от реальности жестокого мира.

Спустя несколько лет именно так Марк и сделал, он спрятался от реального мира и ушел в свой, мир фантазий и иллюзий. После семейного ужина в ресторане, который периодически устраивал наш отец, пытаясь загладить вину за предшествующие ужину разбои, мы подъехали на автомобиле к нашему дому. Мы с братом зашли в подъезд, как вдруг услышали автоматную очередь. Через секунду забежал отец и дал нам команду лежать. Когда выстрелы стихли, мы вышли на улицу. Подъезд окружали несколько любопытных зевак. Я взглянул на машину, она была все изрешечена и дымилась, у заднего колеса лежала мать. Несколько струек крови сходились в одну большую лужу. Возле расстрелянной матери на коленях стоял и не сдерживал слезы отец. Из его правого плеча также текла кровь. Это было покушение, бандитская разборка, унёсшая жизнь нашей с Марком матери. Я никогда не интересовался, чем точно занимался отец, но в тот день я проклял его навсегда.

Каждый из нас по-разному переживал эту потерю. Отец начал пить. Он и до этого позволял себе выпить лишнего, но теперь он уже явно спивался. И дела его шли на убыль. Я впал в депрессию, выйти из которой, как оказалось, мне так и не удалось до сих пор. Марк ударился в литературу, больше, чем когда-либо. Периодически я брал его рукописи для чтения и все больше убеждался, что он уходит в другой мир. Он не принял смерть матери в реальной жизни, а перенес её на бумагу. Наши диалоги становились все скуднее, мы начали отдаляться друг от друга. Несколько раз я слышал, как он общается с собой, порой переходя на брань.

Достаточно скоро отец окончательно отошел от своих дел. После нескольких угроз он безвозмездно уступил свои акции в крупной строительной фирме. Я поступил в институт на переводчика и посвящал почти все свое время изучению иностранных языков, в основном французского. Марк, едва достигнув совершеннолетия, решил пойти в армию и, несмотря на мои отговоры, написал рапорт на перевод в места боевых действий. В то время у него уже было большое собрание сочинений, но он по-прежнему был против их публикации. По возвращении он встретил девушку и влюбился в неё. Её звали Соня. Так мы и жили втроем в квартире на Мойке, трое мужчин, таких родных и таких разных.

Однажды я пришел с очередным визитом к дяде Вите. Я продолжал его навещать даже спустя годы. Дети дяди Вити давно разъехались по разным уголкам планеты, он рассказывал мне, что так давно не слышал голосов своих дочерей, что и забыл, как они звучат. Будучи человеком истинной военной закалки, он никогда не показывал своей слабости, но невооруженным глазом была заметно, что он все хуже. Каждый раз, когда я с ним прощался, меня не покидала мысль, что эта встреча может быть последней. И именно в эту последнюю встречу он сказал мне: «Миша, я никогда не говорил тебе, но вы с Марком были мне как родные сыновья». Он протянул мне ключ от магазина на Мойке и продолжил: «Он ваш. Все формальности я уже уладил».

В тот момент я абсолютно