Первая схватка. Повести - Ефим Иосифович Гринин

Восхищение барона было неожиданно отравлено подозрением. Путь из Одессы до Энска изобиловал препятствиями даже для немецких офицеров. Он обязан проявить осторожность.

– Вы совершили далекое путешествие, фрейлейн, – сказал он несколько суше прежнего. – Кто у вас проверял документы?

– Если вы из гестапо, обер-лейтенант, то нам с вами не о чем говорить, – дерзко сказала Галина. – Мой шеф – обергруппенфюрер Вильгельм Гортнер советует мне держаться подальше от гестаповцев… – Она смерила взглядом аккуратную фигуру офицера. – Впрочем, если вам нечего делать, займитесь. – Открыв сумочку, она бросила на стол документы.

Барон был шокирован. Таким тоном с ним никто не смел говорить. Рябинина позабавило смешанное выражение негодования и растерянности на лице офицера. Но всякая неприятность для барона в стенах этого дома была бы не на пользу Рябинину, и он примирительно сказал:

– Барон фон Хлюзе, мадам, адъютант командующего, в высшей степени образованный человек!

– О, барон – это иное дело, – сказала Галина и скептически прищурилась, словно проверяя, похож ли офицер на барона. – Рада с вами познакомиться, фон Хлюзе. Меня всегда привлекало величие духа старинной немецкой аристократии.

Она дружески просто подала офицеру руку. Покоренный барон поднес ее к губам. Все восемь месяцев пребывания на Восточном фронте он страдал без женского общества. Но вульгарные девицы в офицерском ресторане были ниже его достоинства. Интуиция советовала ему поторопиться, пока эта редкая женщина еще свободна. Он пригласил ее поужинать. Галина села к пианино. Он последовал за ней, бросив украдкой взгляд на документы.

– Доктор, у вас отличный инструмент! Это же Мюльбах! – Она взяла несколько аккордов. – Барон, что вам сыграть? Бетховена или Вагнера? Может, вам по душе кто-нибудь из итальянцев? А русскую музыку вы любите?

Барон замялся. Классическая музыка утомляла его, он предпочитал что-нибудь легкое, сентиментальное. Вполголоса, придавая интимность своим словам, Галина заметила:

– Как хотите, мне показалось, что вы мужественный человек и любите героику.

Она задорно пробежала пальцами по клавишам, и Рябинин, облокотившийся на пианино, вздрогнул, услышав до боли в сердце знакомую мелодию Глинки. Одним глазом он посмотрел на барона, стоявшего с другой стороны пианино. Что, если немец знает эту оперу? Излишняя роскошь – дразнить гусей!

Какая все-таки странная загадочная женщина! Актриса она или пианистка? Ее манеры исполнены простоты и достоинства и были так чужды нынешним нравам Энска, что она показалась Рябинину человеком из другого мира. Но она сама сказала, что выросла здесь. Кто же и когда воспитал ее так? Неужто она бегала в школу поблизости от его дома? Он знавал красивых женщин-аристократок и в Петербурге, и в Гейдельберге, она ни в чем не уступала им. А как пощадила ее война? Есть ведь один путь… Страшно подумать. Зачем ее вырастили такой привлекательной?

Барон со скучающим видом склонился к Галине.

– Фрейлейн, я жду вашего согласия. Вам не будет скучно!

– Это зависит от доктора, – засмеялась Галина. – Может, я вовсе лишусь аппетита.

– У вас чудесные зубы, фрейлейн. Неужели вы нуждаетесь в услугах дантиста?

Галина опустила крышку пианино, сказала со вздохом:

– Ничего не поделаешь, барон. Золотой блеск – это последний крик моды. Ради моды женщины готовы пожертвовать многим… – Она повернулась к Рябинину. – Доктор, три короночки вот тут, справа, потому что я чаще приоткрываю правую сторону рта. Два резца и один клык. Это возможно?

Рябинин вздрогнул. Что это: случайность, провокация или…

– Как вам угодно, мадам. Прошу в кресло.

– Вы к нам надолго, фрейлейн? – спросил барон.

– Недельки на две. Вас это устраивает?

– О, вполне. Разрешите вас подождать. Мой «оппель-капитан» к вашим услугам.

– Нет, нет, барон. Вряд ли я удержусь на высоте положения в этом кресле. Мне будет неприятно, если вы услышите мои стоны.

– Назначьте время, фрейлейн, – настаивал барон.

– Терпение – одна из доблестей германского офицера, не так ли, барон? Это утверждает мой шеф – человек очень мудрый.

– Фрейлейн! – умоляюще воскликнул барон.

– Вот это натиск! – лукаво погрозила Галина пальцем. – Ну, хорошо, не буду вас томить. Приезжайте за мной, Садовая, 15, но не слишком рано.

Когда барон откланялся, Галина сказала, словно советуясь:

– Он нетерпелив, но очень мил, этот барон, не правда ли, доктор? И настоящий аристократ! Разве он позволит себе унизить женщину, разглядывая на свет ее документы, как эти выскочки тридцать третьего года! Такой молодой – и уже адъютант командующего. Как хорошо! Я не перевариваю мелкую сошку!

– О да, барон – крупная фигура. Его побаивается даже полковник фон Крейц…

– Вот и не верьте в приметы, – удовлетворенно засмеялась Галина. – У меня с утра было предчувствие удачи. Такое знакомство, да еще у вас, доктор. Это чудесно! Мы обязательно станем с вами друзьями.

Рябинин зашел вперед и, глядя на женщину, спросил медленно, настороженно:

– Мадам, что же все-таки вам сделать?

– Три коронки, доктор, – тихо, совсем другим тоном сказала Галина, – два резца и один клык с правой стороны.

– Я постараюсь не очень портить вам зубы.

– Вы угадали мое желание… – Галина порывисто вскочила с кресла и протянула руку доктору. – Ох, наконец-то я дома! Здравствуйте, Сергей Иванович! Я привезла вам приказ объединенного штаба…

Две радистки

I

Желтый пучок света переползал по стропилам и, расплываясь и бледнея, выхватил из тьмы дальний угол чердака, затянутый паутиной. Майор всмотрелся в освещенное пространство и повел фонариком вправо. И в тот же миг сухо и негромко, как хлопок в ладоши, щелкнул выстрел.

Левую руку майора ожгло, она обмякла, бессильно упала, уронив фонарик, и в аспидно-черной темноте майор услышал прыжок человека и треск разрываемого камыша. «А, чёрт!» – вырвалось у майора, и в следующее мгновение его пистолет послал на звук первую пулю. Тенькнуло разбитое стекло, майор чуть приподнял пистолет, и три выстрела один за другим прогремели на чердаке, заглушив стон и проклятье человека, спрыгнувшего на землю.

В затхлую духоту ворвалась струя прохладного воздуха. А на улице кто-то истошно завопил: «Стой! Стой, сволочь!» И опять сухой щелчок выстрела, чей-то стонущий вскрик и длинная очередь из автомата…

II

Майор отказался лечь в санбат. Пуля прошила навылет мякоть предплечья, не задев кости. Ему сделали перевязку, отрезав намокший кровью рукав гимнастерки, подвесили раненую руку на грудь. Он вернулся к себе, переоделся с помощью Сотникова в новую гимнастерку.

А через час вызванный к Ефременко командир хозвзвода комендантской роты заполнил бланк похоронной на красноармейца Шрамова Якова Емельяновича, 1898 года рождения.

Ездовой Шрамов и сержант Осетров