Адъютант Бухарского эмира - Виктор Иванович Носатов

так, с моей помощью, эмир стал обладателем самой красивой девушки, а я стал ближайшим советником эмира. Он обещал за мои труды платить так же щедро, как и своим вельможам. А вы, уважаемый Темир-бек, случайно, не знаете, сколько получают высшие сановники бухарского эмира?

— Нет, уважаемый. Я хоть и состою у него на службе, но о вознаграждении за свои труды даже не помышляю. Я искренне благодарен своему названому отцу, который верой и правдой служит бухарскому правителю, потому и я готов служить ему без всякого вознаграждения.

— Ну, молодой человек, это вы зря. Деньги никогда не помешают. Ведь в жизни всякое может случиться. Сегодня мы живем во дворце, кушаем на золоте и серебре, а завтра, глядишь, ничего этого нет и в помине, только пыль да прах вокруг, — философски заметил Закир-Шах, пытливо всматриваясь в глаза явно понравившегося ему соседа.

— А что, достопочтенный консул, девушка гор и в самом деле такая красавица, что сам повелитель Бухары, человек осторожный и скупой, потерял голову и отдал за нее такие большие деньги?

— О, дорогой мой дживанчи, даже то, что я увидел в полумраке глинобитного караван-сарая, в пропыленных, бедных одеждах, нисколько не умаляло природной прелести девушки. Даже там она была словно первый подснежник среди мрачного нагромождения скал, словно тростинка среди толстопузых арбузов и дынь…

— Еще немного, и вы, достопочтенный Закир-Шах, начнете слагать о прекрасной незнакомке газели.

— Не смейтесь, юноша, ибо женщина — это величайший дар Аллаха нам, мужчинам, и потому всякий, кто хоть раз любил и был любим — счастливейший на свете человек.

— А вы, достопочтенный, когда-нибудь… — Юноша смущенно осекся, прекрасно зная, что в кругу истинных ревнителей ислама просто не принято расспрашивать даже ближайших друзей о близких им женщинах.

— Я понял, о чем вы хотели спросить. Конечно же, я любил прекрасных женщин, и не раз. Но откровенно признаться, такой красавицы еще не встречал. Можно только представить, какой горянка будет, как только нарядят ее в тончайшие шелка, с ног до головы увешают драгоценностями, о Аллах. — Консул похотливо ухмыльнулся.

— Это верно, но теперь ее никто, кроме эмира и евнухов, больше никогда не увидит.

— Ну, это дело поправимое, — загадочно улыбнулся Закир-Шах.

— А что, разве можно как-то пробраться в женскую половину дворца? — прикинулся простачком Темир-бек, который только недавно узнал, что свои самые важные бумаги эмир хранит именно там.

— Конечно, — сказал консул и, выдержав для приличия продолжительную паузу, продолжал: — Много лет назад, когда я был еще несмышленым юношей, дворец Калаи-Фатуме был летней резиденций Хабибулы-хана. Там предавались беззаботной забаве и отдыху эмир и его ближайшие родственники. Однажды, играя в дальнем конце сада, я провалился в какую-то яму. Сколько я помню, раньше на этом месте обычно возвышалась куча сучьев и хвороста из близлежащего сада.

Привыкнув к темноте, я заметил полуобвалившийся вход, который вел под землю. У меня хватило ума не обследовать тайный лаз в тот же день. Забросав лаз хворостом и сучьями, я решил отложить исследование таинственного подземелья до лучших времен. Необходимо было хорошенько подготовиться. Через неделю, накануне отъезда в Кабул, я раздобыл две самые толстые свечи, стащил на кухне лепешку, в прачечной раздобыл довольно прочную бечевку и, экипировавшись таким образом, направился в заветный уголок дворцового парка. За время, прошедшее после того, как я провалился под землю, садовники, подрезая садовые деревья, навалили на место, где начинался ход, большую кучу сучьев, и мне пришлось достаточно попотеть, прежде чем добраться до входа в подземелье. Зажег свечу и, то и дело спотыкаясь об отвалившиеся от стен и потолка хода камни, смело направился в кромешную темноту преисподней. Откровенно говоря, я и мысли не допускал, что это самый обыкновенный подземный ход, предназначенный для побега осажденных из дворца. Возбужденный прочитанными книгами о чудесах Востока, я представлял себе, что направляюсь в царство Иблиса, который ждет и не дождется смельчака, готового с ним сразиться.

В общем, не менее получаса спускался я по наклонному ходу вглубь, прежде чем подземная галерея ступенька за ступенькой начала подниматься к поверхности земли. Вскоре узкая и довольно низкая галерея начала прямо на глазах расширяться. Поднялся на недосягаемую высоту потолок, сам проход расширился так, что по нему можно уже было вполне свободно разойтись двум прохожим.

Неожиданно до меня донеслись голоса. Сначала чуть слышные, но чем выше я поднимался, тем они были отчетливее. Можно было разобрать, что разговаривают женщины. В одном месте звуки стали до того ясными, что я смог разобрать слова песни, которую кто-то грустно напевал за стеной.

Подняв повыше свечу, я заметил, что один из кирпичей немного выдвинут. Обхватив его покрепче пальцами, я что было сил потянул его на себя. Он поддался и через мгновение свободно выскользнул из проема.

С трудом подтянувшись к тайному окошечку, я сквозь тончайший шелк, покрывающий стены царских покоев, сумел лишь краем глаза увидеть лицо любимой жены эмира. До этого я всего лишь однажды видел ее в саду без накидки и потому перепугался до смерти, потому что прекрасно знал — если о моем проникновении в святая-святых гарема узнает эмир, то мне не сносить головы.

Поставив кирпич на место, я со всех ног кинулся обратно и успокоился лишь только когда выбрался из ямы. Поспешно завалив ее сучьями, я поспешил во дворец, моля Аллаха, чтобы он помог мне побыстрее забыть все то, что со мной произошло.

На следующий день мы все отбыли в Кабул, и с тех пор, до переезда эмира Бухары, я здесь больше ни разу не был. Вот так-то, молодой человек.

Они помолчали, думая каждый о своем.

— И вы никому не рассказывали об этом? — неожиданно прервал молчание Темир.

— Конечно нет. Тогда я так перепугался, что поклялся Аллахом не говорить об этом никому. Со временем все это забылось.

— А этот ход и сегодня существует? — лениво потягиваясь, словно нехотя спросил Темир.

— Вряд ли! Скорее всего, его засыпало во время большого землетрясения, которое случилось лет двенадцать назад. Насколько я знаю, тогда пострадал и дворец Калаи-Фатуме.

Узнав от словоохотливого чиновника о тайном ходе, Темир задумался. Чем-то ему новый знакомый нравился, а чем-то настораживал. Нравился прежде всего своей простотой и откровенностью, если это и в самом деле была откровенность, а не какая-то уловка, способная расположить его к Закир-Шаху. Ведь дипломаты, как правило, редко говорят о том, что думают. Они всегда себе на уме. А настораживал он своей излишней болтливостью. Ведь консула никто не тянул за язык рассказывать о выгодной посреднической сделке,