Первая мировая война - Марина Михайловна Бандиленко

Не принять это предложение было просто нельзя, но Вильгельм II на телеграмму не ответил. Это означало одно – Германия хочет войны. В этот же день в немецкой армии были отменены все отпуска.

Англичане до унижения отчаянно пытались отгородиться от своих обязательств перед союзниками, чтобы избежать участия в конфликте. Министр иностранных дел Англии Эдуард Грей обещал немцам, что его страна не будет мешать Германии воевать с Россией, если немцы не тронут Францию.

Но это было еще не все: из 18 членов британского правительства 12 выступили против исполнения союзнического долга и перед Францией.

Французы были шокированы. Всего несколько лет назад англичане уговорили Францию сосредоточить весь свой флот в Средиземном море, обещая защищать ее северные берега. А теперь французское побережье оказывалось совершенно беззащитным перед немецкими линкорами.

Узнав об этом, французский посол в Англии Поль Камбон сказал: «Не пора ли вычеркнуть слово „честь“ из английского словаря?»

Становилось понятно, что России нужно надеяться только на себя. 31 июля в стране была объявлена всеобщая мобилизация. Верховным главнокомандующим сухопутными и морскими силами империи был назначен великий князь Николай Николаевич.

Великий князь Николай Николаевич (Младший) (1856–1929) – внук императора Николая I, дядя императора Николая II. Участник Русско-турецкой войны 1877–1878 годов, генерал от кавалерии. Популярен в армии, но за огромное честолюбие, властолюбие и резкий характер офицерами гвардии прозван «Лукавым».

Берлин предъявил Петербургу ультиматум – через 12 часов российская мобилизация должна быть прекращена.

1 августа 1914 года. Санкт-Петербург, Министерство иностранных дел

Сергей Дмитриевич Сазонов не спал уже трое суток. Или больше? Он не помнил, когда в последний раз был дома. Вся его жизнь теперь проходила между Советом министров на Елагином острове и собственным кабинетом в здании Главного штаба на Дворцовой. Где-то там, в городе, наверное, жизнь шла своим чередом. Сазонов собирался сегодня переночевать дома, но в пять часов вечера, когда он был в Совете министров, с его начальником канцелярии, бароном Шиллингом, связался германский посол Фридрих Пурталес и заявил, что ему необходимо безотлагательно видеть министра иностранных дел. Шиллинг заверил его, что немедленно сообщит, как только его превосходительство вернется в министерство.

Время близилось к полуночи. Сазонов ждал Пурталеса. Он прекрасно понимал, что германский посол везет ему объявление войны.

И вот в гулкой тишине огромного здания раздались шаги. Пора. Сазонов встал из-за стола. В кабинет вошел секретарь, доложил:

– Его превосходительство посол Германии, граф Фридрих Пурталес.

Сразу вслед за секретарем в кабинет как-то боком вошел Пурталес. Глаза его лихорадочно блестели, на бледном лице горели малиновые пятна. Прямо с порога германский посол заявил:

– Мое правительство поручило мне узнать, готово ли российское правительство дать благоприятный ответ на ноту от 31 июля.

Сазонов очень спокойно произнес заранее заготовленную фразу:

– Объявленная общая мобилизация не может быть отменена, но Россия не отказывается продолжать переговоры.

Пурталес сделал несколько шагов вперед, достал из кармана какую-то бумагу и повторил вопрос:

– Готова ли Россия отменить мобилизацию?

– Нет, – ответил Сазонов.

Пурталес, почти задыхаясь от волнения, задал вопрос в третий раз.

– Осознаете ли вы в полной мере тяжкие последствия, к которым может привести отказ России согласиться на требование Германии об отмене мобилизации?

– У меня нет другого ответа, – твердо сказал Сазонов.

– В таком случае, – голос Пурталеса дрожал, – я должен вручить господину министру следующий документ.

Дрожащими руками он передал Сазонову сложенные листы – ноту об объявлении войны, – отошел к окну и закрыл лицо руками. Разворачивая бумаги, Сазонов с удивлением услышал глухие звуки рыданий – у Пурталеса не выдержали нервы.

Нота содержала сразу два варианта текста: первый – на случай, если Россия согласится остановить мобилизацию, второй – если откажется. Они оказались соединены в одном документе по оплошности германского посольства в Санкт-Петербурге. Но в обоих вариантах, то есть независимо от полученного ответа, Германия объявляла России войну.

Пока Сазонов читал документ, Пурталесу удалось кое-как успокоиться. Он подошел к Сазонову, обнял его и быстро вышел из кабинета.

Чтобы дойти до Зимнего дворца, Сазонову понадобилось бы только пересечь площадь. Но императора в Зимнем не было: несколько лет назад царская семья покинула Санкт-Петербург и жила в Екатерининском дворце Царского Села. Вечером 1 августа, когда Николай II возвратился после Всенощной в Феодоровском соборе, ему доложили о ноте германского правительства и объявлении войны. Государь немедленно отправил еще одну телеграмму императору Вильгельму. Она также осталась без ответа.

Во время ужина государыня и ее дочери плакали. Императрица Александра Федоровна первой произнесла пророческие слова:

«Битва будет ужасной… Человечество пройдет через величайшие испытания…»

Вечером 1 августа немецкие войска вступили на территорию Люксембурга. Через сутки это государство было полностью оккупировано.

3 августа Германия официально объявила войну Франции.

4 августа германская армия пересекла бельгийскую границу. В ответ Великобритания объявила войну Германской империи.

6 августа Австро-Венгрия объявила войну России.

…Боевые действия уже шли полным ходом, когда в Берлине встретились два германских рейхсканцлера – отставной, Бернгард фон Бюлов, и действующий, Теобальд фон Бетман-Гольвег. Бюлов спросил: «Как же это случилось?», – имея в виду войну. Бетман-Гольвег с горечью ответил: «Ах, если бы знать!»

Эта война, которую вполне можно было избежать, навсегда изменит лицо Европы и всего мира и станет одной из самых страшных в истории человечества, унеся более 10 миллионов жизней… В России ее сначала называли Второй Отечественной, потом – Великой, и лишь позднее назовут Первой Мировой.

2 августа 1914 года. Одесса

У афишной тумбы собралась небольшая толпа, которая с каждой минутой увеличивалась. Родион подошел поближе. Люди напряженно пытались прочитать какую-то бумагу. Расталкивая всех локтями, прямо перед Малиновским выбрался расклейщик объявлений, в заляпанном клейстером фартуке, с рулоном бумаг под мышкой, кистью и ведерком в руках.

– Чего там? – тут же спросил Родион.

– Вона, – расклейщик неопределенно махнул в сторону кистью, разбрызгивая клей. – Вишь, какое дело. Да-а-а… – Покрутил головой и ушел.

Малиновский встревожился. Происходило что-то странное. Он энергично ввинтился в толпу, пробираясь поближе к тумбе, и вынырнул прямо перед большой сероватой бумагой, еще влажной от клейстера. В глаза бросились большие буквы «Мы, Николай Второй…». Царский манифест. Сердце как будто провалилось куда-то в живот. За спиной кто-то бормотал: «Господи, помилуй, что же это?».

– Сынок, – похлопал его по плечу старик-рабочий, – ты грамоте обучен?

Родион кивнул, бегая глазами по строчкам и не понимая ни слова.

– Зачти нам, что там.

И Родион начал читать:

– «Божией милостью Мы, Николай Второй, император и самодержец Всероссийский, царь Польский, великий князь Финляндский, и прочее, и прочее, и прочее, объявляем всем Нашим верным подданным.