За ядовитыми змеями. Дьявольское отродье - Юрий Борисович Ильинский

Приказав милиционерам снять посты, начальник принялся за нас: ругал, грозил страшными карами, арестом, следствием, но в конце концов смягчился:

— Значится, так. Немедленно забирайте ваших проклятых змей и убирайтесь вон. Вон!

— Но до поезда еще шесть часов…

— Ничего страшного, посидите на платформе. Но в поселок — ни ногой. Понятно? Все это время вы будете находиться под нашим неусыпным наблюдением.

— Неусыпным? — переспросил Васька. — Это хорошо. Это, знаете ли, обнадеживает…

Поблагодарив смилостивившегося чекиста, мы забрали корзины и расположились на перроне. Сидели долго, очень хотелось пить, и мы вспомнили, что еще не завтракали. К счастью, на станции работал буфет. Но не тащиться же туда с корзинами!

— Попросим «искусствоведа в штатском», который рядом прогуливается, пусть присмотрит за нашим имуществом. В порядке любезности.

— Не могу, — недовольно буркнул «искусствовед». — Я при исполнении служебных обязанностей. И кроме того, у меня при виде змей морская болезнь начинается.

Пришлось обратиться к сидевшему на соседней скамеечке благообразному старичку, тот охотно согласился.

Напившись чая со вкусными лепешками, умиротворенные, мы вернулись на перрон, горячо поблагодарили уткнувшегося в газету старичка за добросовестную охрану казенного имущества.

— Не стоит благодарности, молодые люди. Как говорится, чем мог, помог. Только удивляюсь я вам, беспечный вы, ребята, народ. Вещи свои доверили совершенно незнакомому, чужому человеку. А если б я жуликом оказался и сделал вас в одночасье несчастными? Разве так можно?

— Ошибаешься, дед. Это еще неизвестно, кто кого бы несчастным сделал, — заметил куривший поблизости «искусствовед». — Корзины эти похуже мин замедленного действия. Любой покусившийся на них заработал бы большие неприятности, а уж морскую болезнь обязательно.

Когда мы сели в поезд, «искусствовед» помахал нам рукой и облегченно вздохнул. До Москвы мы добрались без приключений.

В начале шестидесятых годов на страницах молодежных газет и журналов все чаще стали появляться сообщения о странном, сплошь покрытом шерстью существе, похожем на огромную обезьяну и наших обезьяноподобных предков. Неведомое это существо встречали в разных точках планеты — на Тибете, Гималаях, в девственных лесах Северной Америки, на Памире и даже на Кавказе. Многочисленные очевидцы свидетельствовали: существо это ходит на двух ногах, оно очень осторожно, порой агрессивно и подчас нападает на лесорубов и охотников, живет в пещерах. Судя по отпечаткам ног на снегу или влажной глине, оно гигантского роста, обладает огромной физической силой, в гневе ломает деревья, швыряет в людей обломки скал и т. п. Называют существо по-разному — йети, каптар (на Кавказе), но чаще всего его именуют снежным человеком.

Ученые разных стран накопили целые тома свидетельств очевидцев, подтверждающих сам факт существования этого создания, однако поймать его, к великому сожалению, не удалось никому — снежный человек был совершенно неуловим.

Тема снежного человека усиленно обыгрывалась досужими бездельниками, юмористами, отечественные кинематографисты даже отсняли о нем полнометражный художественный фильм «Человек ниоткуда». Периодически эта тема всплывала и в последующие годы, успешно конкурируя с сообщениями о лохнесском чудовище и летающих тарелках.

Однажды мне позвонил знакомый инженер и спросил, не желаю ли я присоединиться к студенческой экспедиции, которая намерена поискать снежного человека в предгорьях Памира.

— Тебе, конечно, милее твои змеи, но, уверен, скучать в экспедиции не придется. Что же касается пресмыкающихся, то их в горах Таджикистана предостаточно, так что на досуге сможешь заняться и своим любимым делом.

Долго раздумывать я не стал, упросил редактора дать мне отпуск за свой счет, редакция приключенческого журнала заказала мне большой очерк о предстоящем путешествии, оставалось подвигнуть на это дело друзей, но тут возникли трудности: Марк заявил, что снежный человек — химера и существует лишь в воспаленном воображении любителей дешевых сенсаций. Николай собирался ехать на этюды на Валдай, извинился и попросил передать снежному человеку большой привет, и только Васька, парень компанейский, безотказный, тотчас же согласился, да еще поблагодарил меня за уникальную возможность повстречаться с загадочным и неуловимым существом.

И вот мы в предгорьях Памира. Добирались сюда долго — самолетом, автобусом, дальше, до горного кишлака, где жили родители одного из членов экспедиции аспиранта Шукура, на низкорослых неприхотливых лошадках, навьючив на них наше имущество. Замыкал маленькую колонну нанятый в том же кишлаке повар Абдулло, важно восседавший на сереньком, увешанном репьями ишачке. В поводу повар вел другого ослика, нагруженного мешками с рисом, консервами, приправами, зеленью и огромным котлом для варки плова. Котел был едва ли не больше тащившего его ишака, однако на мое робкое предложение оставить котел в селении Шукур и Абдулло дружно восстали. Их неожиданно поддержал Васька, большой любитель плова, к которому пристрастился во время наших поездок в Туркмению. Соотношение сил таким образом было явно не в мою пользу, и котел включили в опись вещей, которые предстояло взять с собой, за номером один.

Сама же экспедиция была невелика, возглавлял ее молодой профессор Эразм Модестович — щеголеватый, медлительный, старавшийся иметь сугубо «профессорский» облик. С важным видом он пространно рассуждал о предметах, не стоивших, по моему мнению, и выеденного яйца, был многословен, явно страдая недержанием речи. Суждения свои высказывал безапелляционным тоном, возражений не терпел, впрочем, никто и не пытался ему возражать. Ученый муж носил очки в золотой оправе, хотя прекрасно читал и без оных, холеную, аккуратно подстриженную бородку, красиво грассировал, хотя, увлекшись беседой, забывал себя контролировать и изъяснялся нормально, постоянно уснащал витиеватую речь всякими «Знаете ли, батенька мой» или «А я лично мыслю так». Словом, профессором он мог бы быть стопроцентным, если бы не сыгравшая с ним злую шутку судьба: фамилию Эразм Модестович унаследовал от своих родителей несолидную — Цыпленкин…

Профессор Цыпленкин!

Шукур, славный узбекский юноша, — скромный, доброжелательный, предупредительный, почтительный даже со своими сверстниками, двое студентов Миша и Гриша — нормальные московские ребята — и две восторженные первокурсницы Муся и Люся, без памяти влюбленные в профессора, ловившие каждое его слово. Толстый повар Абдулло и затесавшиеся в эту компанию мы с Васькой.

Жизнь наша была размеренной и безмятежной, в день мы проходили километров двадцать, шли не спеша, после полудня останавливались, вкушали приготовленный Абдулло обед — всегда обильный и очень вкусный, отдыхали и двигались дальше. Палатки ставили задолго до наступления темноты, ужинали, наслаждались красотой гор, а когда наступала ночь и в черном бархате неба зажигались мириады звезд, Гриша брал гитару и мы пели студенческие песни. Пел и профессор, сразу утрачивая напускную солидность, и становился милым, приятным человеком.

Песни перемежались с рассказами о коварстве и хитрости снежного человека. Участники экспедиции, словно соревнуясь друг с