Седое золото - Андрей Бондаренко

Них только отрицательно рукой махнул, мол, не до ерунды нынче, есть и более важные дела.

Внизу, у самого подножья сопки, Эйвэ обнаружился. Лежал совершенно неподвижно, на кучевые облака глядел, помаргивая изредка. На теле никаких видимых повреждений не было видно, но в глазах читалось: не жилец.

— Что с вами, Маркус? — спросил Ник, осторожно приподнимая голову эстонца.

— Кончено всё со мной, — чуть слышно прохрипел Эйвэ. — Похоже, у меня позвоночник сломан. Пристрелите, Христа ради! И я мучиться не буду, да и вам со мной не придётся. Вам и без того сейчас непросто будет, а тут я ещё. Пристрелите, прошу! Там фляга у меня на ремне, в ней воды немного, дайте глотнуть один раз, а потом — пристрелите…

Ник посмотрел на Сизого, тот извинительно развёл руки в сторону, мол, я бы и рад товарищу помочь, так нет оружия, из чего стрелять-то?

Айна эстонца водой из фляги напоила, осмотрела внимательно. Много раз поворачивала туда-сюда, спину ощупывала, руки поочерёдно поднимала-опускала.

Минут через десять вынесла вердикт:

— Может, будет жить. Может — нет. Ему долго лежать надо. Много есть мяса. Кровь оленью пить. Если Светлая Тень его любит, то будет живым. Ещё снег на тундру не ляжет, он ходить будет. Если раньше не помрёт.

Хороший вердикт, доходчивый и однозначный.

О носилках только мечтать оставалось.

Пришла Лёхина очередь — штаны с себя снимать. Порвали их на части, потом связали по-хитрому, получилось некое подобие конской упряжи. Обвязали Эйвэ, как получилось, поволокли по булыжникам и многочисленным лужам. Эстонец-то ничего, держался, только постанывал изредка да зубами скрипел.

А Лёхин значок с профилем Вождя Айна с гордой улыбкой себе на кухлянку прикрепила.

Ещё через час к лагерю подошли, то есть к тому месту, где он располагался когда-то.

Ветер северный подул, стало совсем холодно. Да и жрать после всех этих передряг ужасно хотелось, в животах уже урчало не по-детски.

В лагере царил настоящий разгром: грязи по щиколотку, бочки с бензином в беспорядке разбросаны по площадке, несколько досок из грязи торчали, больше — ничего.

Где же палатки, кухня полевая, станок буровой? Куда все люди подевались?

Прошёл Ник дальше, к склону, где кварцевая жила выходила на поверхность.

А нет никакого склона, равнина коричневая на его месте. Неосторожно шагнул вперёд — нога по колено провалилась в грязь, холодная жижа перелилась через край сапога.

Противно, холодно и мерзко, блин!

Пригляделся, а из этого коричневого месива торчит шпиндель бурового станка с зажатой в нём колонковой трубой. Рядом со станком лежала туша оленя — копытами вверх. Ещё дальше — несколько тел в армейской форме, лицами вниз. Вон чья-то спина в штатском пиджаке с мерзким чваканьем на поверхность вынырнула…

— Вот она какая, наша жизнь, — тяжело вздохнул подошедший Лёха. — Живёшь себе, в ус не дуешь. А тут — море грязи с сопки срывается. Раз-два, и некому уже в ус тот дуть. Эх, грехи наши тяжкие…

Плакать хотелось. От жалости к погибшим, от тоски бесконечной, от досады, наконец, чёрт побери!

Если это не поражение полное, тогда что?

Полное поражение, неоспоримое, окончательное, обжалованию не подлежащее.

Разгром натуральный.

Нет больше бурового станка, коронки с гохрановскими алмазами в грязи утонули, все карты геологические утрачены безвозвратно.

Какое такое золото? Придётся теперь стране без него как-то обходиться.

Как теперь Курчавому в глаза смотреть? Он на Ника так надеялся, так в него верил! А что, в конечном итоге, получилось? Позор один, фиаско гнусное, непростительное. Да и трибунала теперь не избежать.

Всех теперь к стенке поставят и шлёпнут, всех, Курчавого и Айну включая.

Оно и правильно, зачем свидетелей такой глупой коллизии в живых оставлять? Незачем! Кончить всех да и забыть об этой несуразности — на веки вечные.

Впрочем, можно патронов и не тратить, народное достояние, как-никак.

Всё равно скоро сдохнуть придётся — от голода обычного…

Вот примерно так Ник и думал, окрестности в поисках чего полезного обходя. С находками было совсем не густо. Только кусок брезента нашёл — бывший тент, висевший раньше над складом — да эмалированную кастрюлю.

Остальные бойцы тоже были при делах. Сизый куском широкой доски площадку от грязи освобождал, старательно сгребая её во все стороны. Эйвэ в беспамятстве валялся, изредка в бреду матерясь на родном эстонском. Айна, изготовив из бывших Лёхиных штанов отдалённое подобие лассо, целенаправленно пыталась набросить петлю на заднюю ногу мёртвого оленя, лежащего в грязи рядом с утонувшим буровым станком.

— Лёша, командир! Идите ко мне. Надо помогать. Одной Айне не справиться, — радостно позвала девушка.

Больше часа промучились, выволакивая тяжеленную тушу на твёрдую землю. Непростое это дело — мёртвого оленя из грязевого болота тащить.

С момента окончания катаклизма часа три всего прошло, так что туша была ещё тёплой, даже кровь свернуться не успела.

Испачкались все — с головы до ног, последние трусы включая, в сапоги грязи начерпали вдоволь.

— Надо двигать к Палявааму, — предложил Ник. — Вдруг избушка уцелела. А и не уцелела, так там хотя бы, на крайний случай, умыться можно.

— Точно, — поддержал его Лёха. — А ещё под избушкой, в леднике, с десяток хариусов должно лежать. Обязательно надо туда двигать, век свободы не видать!

Оленину пришлось есть сырой. Спичек не было, да и с сухими дровами наблюдались проблемы. У Айны подзорная труба уцелела, но солнце стыдливо пряталось где-то за облаками — не разжечь огня.

Мелко-мелко мясо нарезали, найденную Ником кастрюлю наполнили до краёв оленьей кровью. Берёшь кусочек мяса, в кровь макаешь да и глотаешь не жуя. Противно, конечно. Но деваться некуда, организму калории необходимы. Поэтому, пусть и через силу, но — глотай!

Эйвэ тоже смог выпить немного тёплой оленьей крови, сделал несколько полноценных глотков.

— Это хорошо, — обрадовалась Айна. — Глотает, значит, будет жить. Ещё и бегать будет. Оленя обгонит. Когда-нибудь…

Из найденных досок и досточек смастерили носилки-волокуши, Эйвэ к ним крепко привязали. Айна себе за спину закрепила оленью ногу, первой пошла — с кастрюлей в руках. А что делать, воды-то нет, а пить хочется. Оленья кровь плохо жажду утоляет, но хоть немного — и то хорошо. Выбора всё равно не было.

Через четыре часа вышли к Палявааму. Потеплело у Ника на сердце — словно друга давнего встретил, верного и честного.

Река разлилась, до избушки сантиметров десять всего оставалось. Паляваам угрожающе гудел, плевался во все стороны кусками ржавой пены, неся к океану свои коричневые, на этот раз, воды.