В старом Китае - Василий Михайлович Алексеев

брака для женщин особенно заметен в XII в., т. е. с утверждения конфуцианской доктрины. Чэн И говорил: голод — дело малое, а вот нарушать женское целомудрие — дело большое. Старый рефрен гласит: «в женщине нет таланта, хватит ей добродетели». Добродетель, и все.

Однако история Китая знает немало женщин, ставших наперекор семейному укладу поэтессами[64] и учеными, и их геройство воспевается наряду с добродетелью жен и вдов. Женщины, проникавшие в книжную премудрость легко, «как в лотос рыбка золотая», тоже стали темой многих произведений, начертанных на стелах и пайлоу.

Таким образом, положение женщины в Китае парадоксально противоречиво. С одной стороны, — восхваления, памятники, слава; с другой — теремная жизнь, калеченье, безграмотность, рабство в том или ином виде, продажа и покупка...

...А разве такое противоречие в одном только Китае? Если собрать воедино все особенности жизни китайской женщины, то люди спросят: «Как можно так жить?» Но это же спросят и китаянки, если им читать о доле наших женщин:

Три тяжкие доли имела судьба:

И первая доля — с рабом повенчаться,

Вторая — быть матерью сына-раба,

И третья — до гроба рабу покоряться...

И все эти тяжкие доли легли

На женщину русской земли.

(Некрасов)

Точно такое же тройное рабство женщины и в Китае: полная раба своего мужа, раба семьи, раба тяжелого труда.

А что касается прославления, то, несомненно, очень многие из прославленных «доблестных вдов» тоже могли бы к памятнику своей славы добавить еще рассказ о том, какой мучительной жизнью давалась им эта добродетель, которая сторожит женщину Китая глазами всех ее окружающих. Всю жизнь блюсти эти ли (правила поведения) и дэ (добродетель), жить и умирать в полном обезличивании — вот женская доля, о которой молчат придорожные памятники.

Едем узким ущельем. Часто задерживаемся встречными телегами — никак не можем разъехаться. По обе стороны дороги пещерные жилища. Лесс дает возможность разрешить ряд архитектурных задач, недоступных свободной кладке. Получаются целые серии домов одного типа с одинаковым орнаментом.

Подъезжаем к Шэньчжоу, городу, аккуратно обнесенному стеной. У западных ворот устроена прочная терраса со ступенями от наводнений. Проезжаем мимо стены и только вдали от города с трудом находим гостиницу. Она тоже представляет собой широкий двор с зияющими дырами пещер. Темная комната, в которой мы останавливаемся, производит впечатление склепа. Мулы, валяясь по земле, поднимают пыль, которая стоит столбом и долго не может улечься.

Едем далее. Дорога идет все теми же ущельями лесса, те же мягкие пейзажи, те же могучие и прихотливые лессовые складки. Страна Великого лесса!

Каждые 20 ли встречаются «походные дворцы» (сингун) императрицы, бежавшей в Сианьфу. В некоторых из них — школы. Видел мальчугана девяти лет, читавшего «Ицзин». Такое не часто бывает!

Конечно, заучивает наизусть, без понимания. На дверях сингуна наклеена масса объявлений: о воспрещении продажи и потребления опиума, о налоге на опиум местного производства и т. д.

При въезде в одну деревушку вижу лошадиный череп, прибитый на колышек возле двери. Оказывается, напротив — храм, т. е. обиталище духов, а когда духи глядят прямо в дом, то это — предзнаменование несчастья. Если же повесить череп, то элемент беса, сидящий в нем, парализует всезрящее око духа. Это — крайне интересная подробность народного представления о духах. С одной стороны, они — объект поклонения, и к их незримому и непонятному заступничеству люди прибегают в несчастных случаях жизни, но эта же самая непонятная деятельность духа, обиталище которого слишком близко к дому, внушает неловкое чувство открытости домашнего очага, незащищенности его от всевидящего взора.

Извозчик по этому поводу добавляет, что надо было бы, повесить череп тигра, но его трудно достать, поэтому заменяют лошадиным, а на худой конец — и коровьим. Приезжаем в Линьбаосянь. Минуем какое-то частное училище, из которого несется оглушительный диссонанс резвых звонких зубрящих голосков.

Первое, что поражает в городе, — это обилие плодов, в том числе и винограда, вкусного, спелого, сочного. Покупаем грозди прямо с веток, ползущих по фанзе. В лавке хуаров (лубков) покупаю целую коллекцию изображений Чжун Куя, популярность которого в Хэнани доходит до того, что его изображают как духа — хранителя входа в дом. На картине, предназначенной для наклеивания на дверное полотнище, Чжун Куй изображен в облаковидном медальоне по зеленому полю, на котором среди стилизованного узора облаков изображены взятые наудачу части китайского символического орнамента: и атрибуты восьми бессмертных, и восемь буддийских символов, и принадлежности кабинета ученого (цитра, шахматы, книги). Вариантов этого типа картин много. По-видимому, свобода фантазии привлекает к этой теме многих художников.

Дальше дорога идет в гору, мулы стонут и кряхтят. Сверху вид чудный, незабываемый: громадные, стройные утесы, террасообразные горы лесса, природные пагоды... А вдали — бурая Хуанхэ.

Подъезжаем к знаменитой заставе Ханьгу, через которую, согласно преданию, Лао-цзы на быке удалился на запад. На заставе надпись «Багровые облака появились с востока». Это — цитата из мифической биографии Лао-цзы. Миф рассказывает, что мать Лао-цзы зачала его, когда кусочек солнца упал ей в рот, и только спустя 72 года после этого события родила из левого бока ребенка с совершенно белыми волосами. Таким образом, имя Лао-цзы, что значит старый учитель, получает в этой легенде еще другой смысл, а именно старый ребенок, так как цзы имеет два значения: ребенок и учитель. Такой же игрой слов объясняет легенда и родовое имя Лао-цзы — Ли. Дело в том, что он родился под сливой и, указав на дерево, сказал: «Это мой род», а слива по-китайски называется ли.

Когда Лао-цзы подрос, рассказывает легенда, первые мифические императоры открыли ему секреты превращений и общения с духами, а также рецепты изготовления эликсира бессмертия. Когда в конце династии Чжоу поднялись смуты, он сел на буйвола и уехал на запад через заставу Ханьгу. Смотритель заставы увидел багровые облака, появившиеся с востока и разглядев в них Лао-цзы, стал просить его написать книгу. Тогда Лао-цзы и написал знаменитый «Даодэцзин» книгу в пять тысяч слов, и удалился на запад, где в конце концов, стал буддой.

Старый мыслитель Лао-цзы настолько прочно вошел в китайскую мифологию, что даже сам факт существования философа Лао-цзы многими ставится под сомнение[65]. Однако «Даодэцзин», — книга, которую ему приписывают, излагает основы даосизма, — огромного философского учения, существующего в Китае наряду с конфуцианством уже две с половиной тысячи лет. Две эти основные школы китайской философии ведут свое начало от одного исторического периода