Валдар Много-раз-рожденный. Семь эпох жизни - Джордж Гриффит

Прежде чем шеренга успела сомкнуться, я собрал коня под собой для прыжка, и вместе мы с грохотом прорвались в эту брешь, отшвырнув людей на землю по обе стороны от нас, и я оказался внутри, прорубая себе путь туда, где стоял штандарт.

Али и Дерар проскочили за мной, а следом колонна наших пустынных всадников, словно смуглый поток, ворвалась через все расширявшуюся брешь. Остатки фаланги растаяли под нашим яростным и теперь торжествующим натиском, и когда я протянул руку, чтобы схватить знамя, Тигрол, как я уже называл своего черного скакуна в честь моего давно умершего боевого коня в Армене, схватил за плечо солдата, державшего знамя, и поднял его в воздух, а когда его бледное агонизирующее лицо оказалось на уровне моей руки, я вонзил в него свой клинок так, что сталь выступила на четыре ладони сзади из его шлема. Он упал, а я вырвал знамя и, размахивая им высоко над головой, понесся галопом сквозь убегающих римлян. Наконец, я остановил коня, смеясь и тяжело дыша, посреди того, что когда-то было их лагерем.

Так закончилась первая битва, в которой воины ислама померялись мечами с неверными.

Той ночью меня избрали вождем вместо тех, кто так доблестно пал в первых рядах битвы, и так как мы потеряли добрую четверть наших людей и хорошо знали, что дальнейший путь нам преграждает много укрепленных городов, я собрал военный совет с Дераром, Али и Амру, и мы решили вернуться в Мекку, чтобы объединить наши силы с армией, которую пророк собирал для войны, и задача которой состояла в том, чтобы решить господство на Востоке между Исламом и Римом. Поэтому той же ночью мы отправились в путь, груженные добычей и пленниками.

Среди пленников был тот рослый римлянин, у которого я отвоевал свой любимый меч. Его ранами были только сломанная рука и раздробленная челюсть, и я проследил, чтобы за ним тщательно ухаживали в походе, чтобы он мог рассказать, если сможет, историю моего потерянного меча или, по крайней мере, как он попал к нему, потому что я горел желанием узнать, что случилось с мечом и кольчугой, которую еще предстояло найти и отвоевать, с той ужасной минуты, когда я упал и умер на Голгофе.

Но этой надежде не суждено было сбыться, потому что на вторую ночь нашего похода один из его людей, которому я по доброте душевной позволил быть рядом с ним, заколол его по его же приказу, а затем признался, что его господин — римский рыцарь, который предпочел смерть от руки римлянина позору жить во власти варваров.

Я был страшно зол и готов был убить его на месте, но этот парень был храбр, и он был пленник, а его хозяин был суровым и достойным противником. Поэтому вместо убийства я наполнил его шлем золотом из своей доли добычи и велел вернуться в Сирию, сказав, что он зря потратил жизнь своего хозяина, потому что, если бы тот честно рассказал то, что я хотел узнать, я бы отпустил и его тоже, чтобы он смог уехать и вылечить свою руку, так что, возможно, у нас была бы еще одна схватка в грядущих войнах.

Он уставился на меня в немалом изумлении, когда я высказал все это, и ответил с большим уважением, чем говорил вначале:

— Мой господин столь же милостив, сколь доблестен и силен, и я хотел бы, чтобы Дарус был жив, чтобы познать твою щедрость. Однако в обмен на твое золото и мою свободу, если захочешь услышать историю о мече, висящем у тебя на боку, ты можешь узнать ее. Согласно тому, что рассказал нам Дарус, по словам патриарха Иерусалимского Софрония, меч был найден в святом городе, и там же, как говорят, в храме Гроба Господня висит чудеснейшая кольчуга, которая, как я слышал, была найдена вместе с мечом на теле умершего старика на Голгофе в тот день, когда был распят господь.

Можете представить, какой холодок пробрал меня, когда я слушал его простодушные, откровенные слова. На мгновение я закрыл глаза и снова увидел, как тьма опустилась на этот ужасный холм шестьсот лет назад. Я увидел белую фигуру мертвого Христа, висящую высоко на большом центральном кресте, который униженные поклонники его сделали одним из многих символов своего идолопоклонства, и вспомнил, как сам Мухаммед говорил мне, что Иса, последний из пророков, воистину был сыном божьим, хотя эти идолопоклонники унизили его имя и издевались над ним, рисуя его изображения. Я подошел к солдату, положил руку ему на плечо и сказал на старогреческом языке, который выучил в Александрии:

— Отправляйся в Иерусалим со всей возможной скоростью и скажи Софронию, что тот, кто отвоевал свой меч, идет за своей кольчугой. Расскажи ему также о том, что видел и слышал в Муте, и передай ему, чтобы он остерегался за себя и свой город, если моих доспехов не будет, когда я приду. А теперь ступай, и мир тебе!

Он бросил на меня испуганный взгляд, а затем, сделав знак своей веры, пробормотал что-то, что могло быть то ли проклятием, то ли молитвой, и, прижав к груди шлем с золотом, ускакал в темноту, охваченный таким ужасом, как будто увидел призрак из преисподней — кем я, по правде говоря, показался ему, когда он понял весь смысл моих слов.

Глава 18. Последний из пророков

Когда мы вернулись в священный город, то обнаружили, что вся страна между Меккой и Мединой гудит от военных приготовлений и что она переполнена новыми отрядами, которые стекались со всех сторон, чтобы принять участие в священной войне. Известие о нашей победе при Муте, ничтожной по сравнению с теми суровыми битвами, в которых нам суждено было нести знамя ислама, пробудила неистовый энтузиазм как у кочевников пустыни, так и у жителей городов, а вид нашей добычи и пленников заставил всех жаждать разграбления городов Сирии и Персии.

Мы четверо, удостоенные теперь званий защитников веры, были назначены командирами пятитысячных отрядов собираемой армии, а Мухаммед, услышав историю моего поединка с римлянином Дарусом, еще раз публично назвал меня в Каабе «Мечом божьим», тем самым дав мне титул, который более тысячи лет с тех пор ни разу не отделяли от моего имени.

Я хорошо помню, как он велел вечером того же дня прийти к нему домой, чтобы из первых уст услышать историю великого меча, который стал предметом восхищения всего