Бурное лето Пашки Рукавишникова - Илья Львович Дворкин

Больше всего Пашка любил паровозы.

— Паровозы любит! Почему? Консерватор ты, отсталый элемент, — дразнил его Володька.

А Пашка и сам не знал, почему. Может быть, потому, что они были такие огромные и казались самыми могучими. Было в них что-то такое, чего не хватало аккуратным, чистеньким электровозам и тепловозам, — что-то живое, — наверное, оттого, что паровозы ели и пили.

Маслянистые, попыхивающие паром, горячие, они пили воду из широченного высокого крана, который легко поворачивался на цепочке.

Иногда Пашке удавалось нырнуть под толстую тугую струю.

Вода тяжело падала на голову, на плечи, и кожа сразу становилась огуречной, пупырчатой, как у гуся, а разомлевшее от жары тело — легким, прохладным и крепким.

Пашка игогокал, отфыркивался, как морж, и бежал к своей теплушке.

А поезд терпеливо ждал, пока все пообедают.

Для того он и остановился.

Ели у солдат.

Еда была всегда одинаковой, но почему-то не надоедала.

Ого, как все ели! Такое увидишь не часто — прямо-таки за ушами трещало.

Пашке-то и так хватало — во! От пуза, добавки ему не требовалось.

А вот тощий Володька — с ума сойти! — уплетал по две порции первого и второго, выдувал три кружки компота и говорил, маслено жмурясь:

— Эх, друг Пашка, теперь бы пообедать!

Пашка только диву давался: куда только в него лезет — какой сядет плоский за стол, такой и встанет.

— Тебе бы, Володька, в цирке выступать, — говорил Пашка, — питоном работать.

А Володька смеялся.

— Ты знаешь, как старинные люди говорили? Какой едок, такой и работник. Понял? Вот этого, — Володька кивал на Лисикова, — я б в работники не взял. Нет. Гляди, как он ест, — смотреть тошно: поковыряет и бросит. Только добро переводит.

Лисиков молчал и недобро хмурился. После того как он хотел донести на Пашку и ребята перестали с ним разговаривать, Лисиков сделался мрачным и тихим.

Пашке даже жалко его становилось временами.

Это же очень скверно и тяжело, если с тобой не разговаривают, не замечают тебя, будто ты отшельник-невидимка.

Тут уж самый золотой-раззолотой человек озлится.

Он сказал как-то Володьке об этом, но тот ответил:

— Э, оставь ты, Пашка, слюнтяйство! Нашел кого жалеть. Мы этого голубчика не первый год знаем. Поначалу его даже старостой выбрали. Вот тут он нам и показал, где раки зимуют. Еле скинули. А он всё забыть не может, как в начальниках ходил. Всё покрикивать пытается.

Володька сотворил Пашке небольшую грушу: провёл большим пальцем по голове — от затылка ко лбу, хмыкнул и отошёл.

Но для Пашки это было не очень убедительно — всё равно он жалел Лисикова.

Получалось, будто до Пашки жили дружно, а потом он явился и всё испортил.

Тяжело было так думать, неприятно.

Пашка не верил, что люди могут быть совсем, окончательно плохие.

Конечно, он знал: люди бывают хорошие и поплоше, но Пашка считал, что любому можно стать хорошим. Он был уверен, что плохими люди бывают не навсегда, а временно.

Сегодня ты такой, а завтра глядишь — совсем непохожий.

И хоть Пашке Лисиков был не очень-то по душе, он искал случая с ним помириться.

И такой случай скоро подвернулся.

Ох, если бы Пашка знал! Если бы человеку можно было хоть на часок заглянуть в будущее…

Он любит Мартовское

Время обеда ещё не наступило, а поезд почему-то остановился.

Станция была большая. За зданием вокзала виднелась широкая площадь и дальше дома, дома — огромный город.

Пашка выбежал на площадь. Город был залит солнцем, раскалённый асфальт податливо прогибался под кедами.

Просто не верилось, что ты в Сибири.

«Какая же это Сибирь? Юг настоящий — во палит!» — думал Пашка.

Вчера утром всех разбудил дикий лязг. Володька с силой хлопал крышками котелков и орал:

— Проспали, проспали! Позор, позор! Зна-ете-кто-мы-теперь?

В Володьку запустили башмаком, но он не унимался.

— Эх-вы-за-со-ни-не-о-бразо-ван-ные! — прогремел он, опустил руки и грустно спросил: — Что́ бы вы без меня делали, несчастные, сонные вы тетери? Вы даже не знаете, кто мы теперь есть.

— Ну, кто? — спросил Пашка.

— Вот хоть один умный человек отыскался — интересуется. Азиаты мы теперь, вот кто. Были европейцы, а теперь азиаты. Границу проехали. Своими глазами столб видел. На одной стороне: «ЕВРОПА», на другой: «АЗИЯ». Дошло?

Ну, тут все мигом проснулись, накинулись на Володьку:

— Что же ты не разбудил, балда? Эгоист какой, видели?

— Вас разбудишь! Покойников легче разбудить. А я с ночи караулил. Потому как кто я? Образованный, мудрый, любознательный человек. Не вам, сусликам, чета, — ответил довольный Володька и завалился спать.

А потом целый день все обсуждали это событие, — всем было жаль, что проглядели знаменитый столб.

Азия… Урал… Сибирь…

Пашка даже поёжился тогда. Ему показалось, будто ледяным ветерком потянуло от этих слов.

Сибирь… Слово-то какое — широченное, снежное.

А тут жара. Вот тебе и Сибирь.

— Эй, заяц!

Пашка повернулся и обомлел. К нему, улыбаясь, подходил Лисиков.

— Любуешься? — спросил он.

— Ага, — Пашка кивнул и озадаченно ждал, что будет дальше.

— Слушай, у меня к тебе просьба. Пива, понимаешь, до смерти хочется. А я дежурный сегодня. Купи мне, пожалуйста, бутылок пять. Вот тебе авоська и пятёрочка. Купишь, а?

Лисиков заглянул Пашке в лицо настороженными глазами.

— Да я… да отчего же, конечно. Я это… я с удовольствием куплю, — торопливо забормотал Пашка. — Давай.

Он взял деньги и сетку, хотел уже припустить через площадь, но вдруг спохватился.

— Сколько стоим? Я успею? — спросил он.

Лисиков ласково улыбнулся:

— Успеешь, успеешь. Там паровоз меняют и вообще… Я узнавал — час простоим. Только ты мне «Мартовское» купи. Я «Мартовское», понимаешь, люблю.

Хорошо улыбался Лисиков. По-дружески. Лицо у него стало открытое и доброе.

Пашка счастливо улыбнулся ему в ответ и побежал. Уже на другой стороне площади он ещё раз обернулся. Лисиков сделал ему ручкой и зашагал к вокзалу, подтянутый и аккуратный.

«А неплохой ведь парень, — подумал Пашка. — И чего они взъелись? Поглядели бы, как он улыбается. А то привыкли, что он хмурый всегда. А отчего? Оттого, что затуркали человека, и всё».

Умилённый собственным своим благородством и добродушием, Пашка ещё старательнее припустил вниз по просторной, звонкой улице.

По тротуарам густо шёл народ, и Пашка с трудом лавировал в неторопливой толпе.

Люди были все нарядные и весёлые, и Пашка тоже был весёлый.

Он вспомнил, что сегодня воскресенье, и ещё