Княгиня Ольга. Зимний престол - Елизавета Дворецкая

Еще кое-что сближало этих двоих: оба были скопцами с раннего детства. Но в этом качестве они были не одиноки и в Романии, и тем более при царском дворе, где к множеству должностей имели доступ лишь скопцы. Патрикий Феофан так же не мечтал о потомстве, как о способности летать, но к юному патриарху, коего величал «отец мой», в глубине души испытывал чувства, схожие с родительскими. Нельзя не пожалеть человека, кого чужая воля обрекает на положение, совершенно ему не подходящее и в то же время предъявляющее очень суровые требования.

– Пройди в покои, – приговаривал он, провожая Феофилакта по гладким и чисто выметенным плитам двора, мимо крины, где в середине желтой мраморной чаши бронзовая дева лила воду из золоченого кувшина, к красным колоннам крыльца.

– Это я виноват! – сокрушался Феофилакт по дороге. – Сам виноват! Будь я проклят! Это все отец – он сказал, что если я еще раз опоздаю к выходу, он мне… Пришлось спешить изо всех сил, но я не думал, что она не выдержит… Мы раньше, бывало, скакали так же быстро, но, наверное, для нее оказалось далековато… Клянусь, если бы я знал, что почти загоню ее, то лучше бы не спешил, и пусть бы василевс делал что хочет! Если она погибнет, никогда себе этого не прощу! Она такая красивая! Какие у нее глаза! Когда я с ней разговариваю, она все-все понимает! А какие зубы! И какая гладкая шерсть – просто шелк! Она мне всех дороже! Если Господь отнимет у меня ее, я тоже умру!

– Но ты же сказал, ей лучше? Господь тебя услышал. Хрисолита – прекрасная кобыла, очень выносливая. Не сомневаюсь, скоро она совсем поправится, и вы вновь будете скакать по лугам, обгоняя ветер, – утешал Феофан. – Епифану ведь часто приходится иметь дело с загнанными лошадьми, он хорошо знает, что в таких случаях делать.

Протовестиарий жил во дворце, который прежде принадлежал патрикию Роману Сарониту – зятю Романа василевса, неудачно пытавшегося отнять царскую власть. Разоблаченный святым старцем Василием, он вскоре после этого умер, а его имущество, поскольку заговор раскрылся, василевс забрал в казну. Роскошное жилище неудачливого заговорщика он отдал Феофану, в награду за удачно проведенные переговоры о браке юного болгарского царя Петра и внучки василевса, Марии. Как евнух, Феофан на царский трон притязать не мог, и Роман не боялся его возвышения, а к тому же очень ценил ум Феофана, находчивость, ловкость в переговорах и умение обращаться с варварами. И не напрасно: с тех пор протовестиарий еще не раз показал себя. К примеру, семь лет назад он содействовал заключению мирного договора с уграми и тем обезопасил от них северные рубежи державы ромеев. Полный, рыхлый, с мягким безбородым лицом, умевший напустить на себя вид и строгости, и добродушия, жилистым варварам он казался смешным и неопасным – но ум его был острее их мечей и служил оружием не менее действенным.

А совсем недавно Феофан стяжал славу и совсем иного рода. В начале лета, когда Бог привел на землю ромеев бесчисленную скифскую^[5] орду, в Босфоре состоялась битва, которой Феофан мог заслуженно гордиться. Имея всего три тысячи стратиотов на одиннадцати старых полугнилых хеландиях, кое-как в спешке починенных и снабженных огнеметными устройствами, он остановил десятитысячное войско скифов. Часть была сожжена на воде, большинство повернуло назад и ушло обратно в Евксин^[6]. Далее скифы двинулись вдоль побережья Вифинии на восток, и здесь мера Феофана уже ничего не могла с ними сделать. Лишь около десятой части скифского войска прорвалось в Пропонтиду, но, хотя они и разграбили предместья и даже Керас, об осаде самого Великого Города с такими силами нечего было и мечтать. Дней через десять они ушли на восток вдоль Никомедиийского залива, а их соплеменники в Евксине – тоже на восток, но вдоль северного побережья Вифинии. Угроза столице миновала, и Феофан привел свою меру назад в Неорий. С тех пор, вот уже почти три месяца, хеландии стояли в военной гавани, а Феофан вернулся к своим обычным делам. Тем не менее часть судов, что полегче на ходу, постоянно несли дозор в обоих опасных направлениях, и Феофан днем и ночью держал в уме, что в случае угрозы ему придется вновь облачаться в золоченый клибанион, опоясываться пекторарионом^[7] и под защитой самоцветного «военного креста» с частицей пояса Богоматери вновь выходить в пролив, готовясь принять бой. От этих мыслей он худо спал и неохотно ел. Единственного в его жизни морского сражения – струи пламени из жерл огнеметов, черные клубы дыма, дикие вопли сгорающих заживо скифов, вонь паленой плоти, долетавшая до палубы, – ему хватило, чтобы не желать повторения. Каждый должен заниматься своим ремеслом.

Дальнейшая оборона державы была делом стратигов фем и доместика схол Востока, патрикия Иоанна Куркуаса. К осени те достигли уже немалых успехов: путем искусных маневров, уничтожая отряды скифов, оторвавшихся от основного войска, нападая из засады, пользуясь лучшим знанием местности, Варда Фока, стратиг фемы Армениак, истребил несколько тысяч скифов и тем заметно ослабил их. По последним донесениям василевсу Роману скифы заняли Гераклею в Пафлагонии и стоят там. Но туда же двинулся от границ Сирии патрикий Иоанн с более чем сорокатысячным войском. Числом его силы, подкрепленные частью тагмы Экскувитов, превосходили скифов в три-четыре раза. Можно было надеяться, что уже в ближайшие дни Бог поможет ему окончательно разбить варваров и надолго избавить державу ромеев от последней угрозы с севера. Со дня на день Феофан ждал гонца от патрикия Иоанна и молился за его успех. Сейчас ему приходилось сторожить Босфор с обоих концов – северного и южного. Если скифы, ушедшие вдоль Евксина, будут разбиты, одной угрозой станет меньше и его мере можно будет сосредоточиться только на той части их войска, что отправилось в Пропонтиду.

На крыльце Феофан мигнул слуге, и когда гость с хозяином уселись в триклинии, их уже ждал на мозаичном каменном столике золоченый кувшин вина, настоянного на лавровых ягодах, пирожки, свежие смоквы и персики. Феофан сразу налил гостю вина в большой стеклянный бокал с позолотой, и тот накинулся на медовые колечки, будто бродяга с рынка.

– Со вчерашнего дня не ел… – отчасти извиняясь, пробурчал он с набитым ртом, запихивая в рот сладкий пирожок едва ли не целиком и уже держа в другой руке следующий – с сыром и миндалем. – Ничего в горло не лезло…

Младший сын Романа из Лакапы родился уже тогда, когда тот достиг немалых степеней, но изысканные обычаи знати в этой семье так и не прижились. В церкви либо при дворе Феофилакт умел напустить на себя важность и шествовал позади предносного креста^[8], будто воплощение грозной мощи Господа, чему весьма способствовал его высокий рост, широкие плечи и исполненная силы повадка. Но среди своих он расслаблялся, и под личиной главы ромейской церкви ясно проступали черты крестьянского парня. Политые разогретым каштановым пафлагонским медом и посыпанные дроблеными орехами кусочки яблока и дыни Феофилакт хватал с блюда прямо пальцами, хотя рядом лежала золотая двузубая вилочка. Но Феофан только улыбался, как нежная мать перед любимым чадом, и не собирался учить патриарха застольным приемам.