Трон императора. История Четвертого крестового похода - Николь Галланд

Первые несколько недель на острове Керкира, западной окраине Византийской империи, многие из нас будут вспоминать с чувством, близким к ностальгии. Это был период обманчивого спокойствия перед наступлением самых длинных и тяжелых испытаний в нашей жизни.

Несмотря на мелководье, путь вдоль побережья мы преодолели легко. Горы к востоку от нас приблизились к самому краю суши, и вскоре уже казалось, будто они вырастают прямо из моря. Знакомые запахи и звуки и физические трудности пребывания на борту корабля послужили приятным разнообразием на фоне последних мрачных дней, когда на наших глазах разгневанная Венеция уничтожала Задар. Вода не переставала поражать нас своими оттенками — зеленым на отмелях и бархатисто-синим на глубине. Они были такими насыщенными, что хоть ложкой черпай. На горных склонах росли сосны — ярко-зеленые пятна на фоне белого известняка — совсем как весенняя поросль у меня на родине. Путешествие морем было малоприятным, но во второй раз оно проходило легче. Почти все время я обучал Джамилю игре смычком (трудно запомнить, что нужно дышать, пока проводишь смычком по струнам, — так и тянет задержать дыхание до конца «полного прохода»). Для меня это был прекрасный предлог касаться ее запястий.

Поначалу никто не знал, почему мы сделали здесь остановку и куда затем направимся. Бонифаций, дож и высокородные особы остались на берегу, подальше от дымящихся руин Задара, и ждали прибытия царевича Алексея из Германии.

Остров Керкира, который иначе называется Корфу, представляет собой длинный участок суши, широкий на севере, сужающийся к юго-востоку. Этакий итальянский полуостров в миниатюре. На некоторых картах он похож на баранью отбивную. Большая полукруглая бухта с городом-крепостью, примостившимся на нижней губе, расположена на восточной стороне, в виду греческого материка. Добрые жители этого города, прослышав о судьбе Задара, встретили нас яростным градом камней, так что пришлось спасаться бегством после первой попытки бросить в бухте якорь. На самом деле этот прием объяснялся не только нашей репутацией. Всемирно известный генуэзский пират Леон Ветрано (да, я тоже о нем никогда не слышал) завоевал остров несколько лет назад и использовал его для совершения набегов на некое место под названием Пелопоннес. В конце концов он исчез где-то в тумане, но местные жители до сих пор не любят неожиданных визитеров. Мы попытались приблизиться к острову снова, на этот раз с севера, вне зоны действия мощных катапульт крепости. Место здесь было коварное из-за песчаных отмелей, но в конце концов весь флот вошел в безопасную гавань. Как только венецианцы захватили несколько близлежащих деревень и запугали восточную половину острова, добившись капитуляции, нам позволено было высадиться на берег, и мы разбили лагерь на равнине.

Здесь было красиво и бесконечно солнечно — горы не такие крутые, как возле Задара, а воздух гораздо нежнее. Чудесно жить на просторе, не чувствовать скованности от корабельных переборок или городских стен. Я увидел много необычных певчих птиц и дичи, некоторых даже узнал: пустельга, сокол, жаворонок. А таких безобидных зверюшек, как здесь, я не встречал с тех пор, как покинул Британию, — гекконов, серых цапель, ежей, белых цапель, белок и прочих мелких тварей, которых не встретишь ни на мощеных городских улицах, ни на кораблях. Мне особенно понравились гекконы; я с удивлением отметил, что эти рептилии похожи на меня.

Иногда с городских стен слетали камни, выпущенные из катапульт, иногда молодежь делала короткую, беспощадную вылазку, но в целом нас никто не тревожил. Местные священники, оказавшиеся православными, даже пригласили к себе на обед Конрада вместе с другими католическими епископами. Там состоялся теолого-политический спор (православные, в частности, пришли в ужас от того, что католическая церковь участвует в военных действиях). После этого священники расстались на вежливой ноте.

Как обычно, начали расползаться слухи, что Грегор Майнцский безропотно держит путь на Константинополь, хотя, как и в случае с Задаром, не будет участвовать в бою. Не представляю, кто мог распустить эти слухи, но они оказали благотворное воздействие на германских и фламандских рыцарей. Если кто из них и не хотел сражаться в поддержку царевича Алексея, то у него теперь не оставалось предлога вообще отказаться от похода. Отправиться в Константинополь, гласила новая молва, само по себе не зазорно, просто это новое отклонение от главной цели паломничества. В конце концов, Константинополь — один из пяти городов-святынь христианского мира, где собрано так много реликвий, что только от их близости можно излечить все болезни и очиститься от всех грехов. По слухам, там хранилась голова Иоанна Крестителя, который был — всем известно — семейным святым Грегора Майнцского. Отклонение к Константинополю будет благотворно для души каждого.

Особенно моей.

Ибо меня давно осенило, что у Джамили, вероятно, больше родственников в Константинополе, чем в Египте. Поэтому и захотелось пробудить в Грегоре собственное желание отправиться туда.

Вообще-то ничего «пробуждать» не пришлось. Грегора абсолютно не радовало новое отклонение от курса, и он наполовину (но не больше) был убежден, что так поступать не следует. Он уже начал подозревать, что я говорил правду, заявив о запрете Папы Иннокентия. С другой стороны, рыцарь все еще хватался за одну-единственную соломинку: предводитель сказал, что они идут в поход, значит, они идут. Он смутился, и в то же время у него отлегло от души, когда я передумал и начал всячески поддерживать эту идею.

Многие воины, однако, не хотели ничего большего, кроме как исполнить свои клятвы в Святой земле, а потом вернуться к семьям и обычным делам. Они не желали отклоняться в сторону и вмешиваться, пусть даже косвенным образом, в политику других народов, даже если это означало, что они увидят легендарный город Византии. Кроме того, армия подписала договор с венецианцами всего лишь на год, и этот год перевалил за половину. Пакт о помощи Алексею подписало не больше десятка вожаков. Само собой, такое обязательство не свяжет всю армию, ворчали в закоулках между палатками.

Грегор, чувствуя растущие разногласия, забеспокоился, и теперь, как ни смешно, я к нему присоединился. Ну кто мог подумать, что я стану волноваться из-за того, что армия, презираемая мною, свернет от цели, презираемой мною, ради другой цели, еще более мною презираемой?

Волновались не только мы с Грегором. Отто был ни за, ни против нового маршрута. Он желал только одного: чтобы армия оставалась целостной и служила мощной боевой (или, на худой конец, мародерской) силой, куда бы ее ни направили. Брожение умов угрожало этой целостности.