Я живу в заонежской тайге. В медвежьем краю - Анатолий Сергеевич Онегов

должен всегда гореть, чтобы помогать своему владельцу с шуткой перенести неприятность, трезво встретить беду, не заметить временного поражения и, придя домой, не особенно испугать близких изуродованным лицом после неудачной встречи со зверем…

Собирая медвежьи истории, я долго и внимательно изучал одну-единственную за последнее время не слишком осторожную встречу человека с лесным хозяином… У того медведя, пожалуй, тоже был резкой, могучий, не знающий преград характер. Медведь не хотел ссоры и предпочел уйти, узнав о близости человека. Но был выстрел. Животное отделалось ранением, а нерасчетливый старик поплатился жизнью. Медведь по-прежнему остался хозяином своей тропы, но остался чуть-чуть по-другому. Уравновешенное животное встретило обиду. Рядом с медведем не было никого, кто успокоил бы, снял оставшуюся боль. И год спустя пожар характера заявил о себе при новой встрече с человеком. Медведь не дожидался выстрела — он пошел на человека. И снова от медведя можно было уйти, можно было предвидеть вспышку гнева, но человек оказался не очень внимательным — и встреча двух резких характеров состоялась…

Человек опомнился много спустя после встречи. Он снова увидел небо, но небо было красным и мутным от крови, залившей лицо. Вернувшаяся память напомнила о неудачном выстреле и осечке вместо второй пули и о ревущей пасти зверя… Отступать было поздно, да и не в характере… Медведя все-таки подвело тяжелое ранение, а человека спасла рука, рука, отданная в пасть животному. Она обычно глубоко уходит в горло, и на ней остаются, как правило, рваные следы от медвежьих зубов. Я никогда не испытывал чувства, которое возникает у человека, когда его руку свирепо пережевывают челюсти животного, но говорят, что это все-таки помогает победить: медведь задыхается.

Помогла рука и на этот раз. Медведь проиграл схватку. Человек пришел в себя, здоровой рукой прикрыл голову шапкой, поднялся и прибрел домой. Говорят, дальнейшие события развивались в такой последовательности: сначала раненый попросил жену принести бутылку водки, потом велел позвать мужиков, рассказал им, где лежит зверь, и только потом повелел везти себя в больницу…

На этом историю встречи человека с медведем можно было бы и закончить, если не обратить внимания на особую сдержанность охотника. Суровая сдержанность тоже была неотъемлемой чертой резкого лесного характера, но эти суровость, выдержка, немногословие в нужный момент совсем не отнимали у наших мужиков права улыбаться, просто рассказать смешную историю, а то и уронить на ворот старого ватника откровенную слезу радости или печали…

Это было летом 1966 года на берегу Долгого озера. Стояли сплошные громкие грозы, молнии крошили ели рядом с избушкой. В грозы не работал приемник, я злился на эфир и тщетно пытался поймать хоть обрывки сведений о лондонском футбольном матче.

И однажды среди шума и треска вместо известных позывных и голоса Озерова я услышал теплый и трогательный рассказ о Нансене.

Что и почему оставило этот рассказ в памяти?.. Тогда уже шел второй год жизни в тайге среди животных и бесконечного промысла. Уже была вчерне нарисована карта Медвежьего государства, установлены маршруты волков, найдены пути к доверию лосей, тогда я уже освоил лесную науку: спать под елкой, идти под грозами, стоять в наших лодчонках на любой волне и обходиться за день горстью сухарей и глотком чаю… Многое было позади, но одно неотвязное качество все еще терзало, все еще не давало мне права сказать самому себе: «Да. Я сделал все, чтобы жить рядом с Иваном Михайловичем, Петром, Василием и дедкой Степанушкой, жить там, где живут они и где жили их отцы и деды…»

Качеством, которое мне казалось лишним, неуместным для лесного жителя, была сентиментальность… Повышенная чувствительность, обостренное восприятие собственной вины за совершенный проступок — все это рядом с приобретенными в тайге терпением и хладнокровием казалось мне тогда чуть ли не девичьим малодушием. Как быть? Как совместить эти два противоположных полюса характера?

Я копался в собственной истории, вспоминал имена своих предков, прошедших точно такие же лесные дороги, сравнивал себя сегодняшнего с собой более ранним, объяснял свои новые пути тем самым чувством природы, которое и сохранили для меня дед и отец. Я вспоминал отца, вечно занятого работой, работой, требовавшей и времени и мужества. Отец был энергетиком, одним из первых советских энергетиков, последователей и строителей по плану ГОЭЛРО. Он строил станции, монтировал заводы, тянул линии передач, но где-то внутри себя оставил недоступные ему тогда удочки, охоту, птиц и зверей. Я воспользовался этим наследством. Я пришел к птицам, пришел после честной, не всегда легкой работы там, где я был нужен. «Нужен» — это не пустое слово. Без нужности себя другим, пожалуй, могут жить лишь те, для кого главная цель — видеть себя непогрешимо-самодовольным.

Не знаю, может быть, мои слова и оттолкнут тех, кто даже искусство привык видеть как тропу, которая приносит удовольствие только автору. Я встречал таких людей и невольно сравнивал их с благообразным стариком, который делал лодки. Старик умел шить неплохие карбасы, но он просто шил, повторяясь от одной посудины к другой. Я встретил этого мастера тогда, когда его лодки пользовались невеликим спросом: рядом с прежним мастером жил новый, смелый и искусный. Но раньше карбасы старика брали, платили хорошие деньги, и сразу после вознаграждения интерес к реализованному карбасу у старика пропадал — он торопился заработать на следующих досках и гвоздях. Этот человек не умел расстраиваться из-за неудач, не умел радоваться как-то особо ладно пришитой на этот раз к борту будущей лодки простой доске, он был безразличен к судьбам других, хотя со стороны и выглядел всегда весьма рассудительным и гладким человеком.

Этого старика и многих других, умеющих выглядеть весомо, недоступно, я неожиданно и вспомнил, когда услышал рассказ о человеке совсем иного склада, о Фритьофе Нансене…

Название корабля, 88-я параллель, которую достиг на собаках мужественный путешественник, его зимовка во льдах, голод и рядом с железным характером отважного викинга — слезы, которые появились у Нансена, когда он увидел в России голодных детей, — все это вместе стало для меня главным ответом на право человека и полыхать неуемным огнем, и по-настоящему плакать.

Тогда в избушке, на берегу далекого таежного озера, для меня и открылась впервые во всей глубине и высоте настоящая истина резкого характера, который