Счастливчик - Войцех Жукровский

и так нам сегодня во всем до конца не разобраться. Ну а время у нас есть, — улыбнулся он. — Когда ты все как следует продумаешь, тогда мы и поговорим. Ты, наверное, тоже хочешь, чтобы у нас была полная ясность относительно положения в Злочеве.

— Но, товарищ секретарь…

— Успокойся, я просто так, к слову. — Старик только махнул рукой, но у самых дверей задержал его еще на минуту: — Что там у тебя с этой докторшей? Как ее… Буковская?

— Это мое личное дело, — пробормотал только Михал, захваченный врасплох такой точной информацией о нем человека, у которого на плечах было все воеводство.

— Мы не на Луне живем, мой дорогой, — Старик легонько похлопал его по плечу, — и уж, конечно, это касается любого секретаря партии. Ты должен всегда помнить о таких вещах. Я здесь, а ты в Злочеве, у нас не может быть никаких личных дел. Обо всех своих делах ты и должен мне рассказать при следующей встрече. — И он подтолкнул его в сторону двери.

Сколько тепла в ее лице, сколько кротости в овале плеч к покатости шеи. Наконец, сколько спокойствия и терпения в этой тридцатилетней женщине, с уже немного усталым лицом, с мелкой, почти незаметной сеткой морщин. Эта женщина — его жена, мать его сына. Он прожил с ней четырнадцать лет, которые неизвестно когда пробежали. Да, пробежали — это хорошее определение. Служба Михала в армии, работа в воеводском правлении Союза польской молодежи, учеба в Центральной партийной школе, работа в воеводском комитете, а еще раньше, когда они были женихом и невестой, он тогда руководил молодежной организацией в родном городке — все это этапы их совместной жизни, жизни в постоянной спешке.

Михал старается увидеть Эльжбету в нескольких ракурсах одновременно, в картинах, накладывающихся одна на другую. Начиная с первой, на которой она с заплаканным лицом провожает его на вокзал среди шумной толпы подвыпивших призывников.

Через полгода после его возвращения из армии они свернули свое, еще не обросшее ненужным хламом хозяйство и переехали в Н. Михал начал работать в сельскохозяйственном отделе воеводского правления СПМ, сначала в качестве инструктора, потом заведующего отделом, нигде долго не засиживаясь. Он стал добиваться, чтобы его приняли в Центральную партийную школу. Это означало снова выезд на два года, прощания и короткие возвращения, на сей раз уже без слез, потому что Эльжбета понимала необходимость такой разлуки.

Когда они поселились в Н. и Михал перешел на работу в партийный аппарат, кончились вечные расставания, переезды, необходимость постоянно менять свои планы. Эльжбета заранее подумала об учебе и заочно окончила лицей. Воспитывая ребенка, она начала работать — все в их жизни шло своим чередом. И тогда Михал начал замечать, что время, вместо того чтобы их сплотить, отдалило их друг от друга. Они сделались почти чужими, занятыми своими делами людьми, к которым их давнишняя юношеская любовь возвращалась только изредка, как блуждающее по пустым комнатам эхо, к которому здесь никто не прислушивался, а давно уже перегоревшие страсти стали обычной привычкой. Привычкой, не лишенной сердечности и взаимного доверия, но сделавшей их совместную жизнь серой и монотонной.

Наблюдая эту маленькую семью со стороны, можно было бы сказать, что все в ней складывается хорошо: у них была удобная квартира в новом районе, красивая мебель. Он, отец и муж, вел себя безупречно, всегда предупреждал о том, в какое время он вернется, никогда не пил, был спокойным и уравновешенным. Он старался всегда терпеливо выслушивать отчеты Эльжбеты о том, как прошел день, предпочитал расспрашивать ее даже о не интересующих его подробностях, чем морочить ей голову своими проблемами.

— Снова в газете напечатали твое выступление на конференции в П., — говорила она с оттенком гордости и добавляла с претензией: — Если бы мне девушки на работе его не показали, я бы даже и не знала.

— Пустяки. Должны же журналисты о чем-то писать. Не моя вина, что они как раз крутились вокруг этой конференции.

— Ты становишься все более замкнутым, Михал.

— Ну что ты, Эля. Ты же знаешь, что это неправда. Если я не люблю говорить о своей работе, так потому, что тебе своих дел хватает.

Но достигнутая с таким трудом стабилизация пошатнулась, когда они переехали в Злочев. Михал теперь работал еще больше, а к дому относился как к гостинице. Все чаще он испытывал чувство злости и тягостного раздражения. И все больше замыкался в себе. Причины такого состояния Эльжбета искала прежде всего в его работе, в беспримерной, изнуряющей организм трепке нервов. Но она надеялась, что через некоторое время все станет на свои места. И неожиданно, как гром с ясного неба, на нее свалилось известие о той женщине. Письмо было анонимным, подпись банальная: «Доброжелатель». Охваченная ужасом, она не могла и не хотела поверить, защищенная не только сильным, постоянным чувством к нему, единственному в ее жизни мужчине, но и фактами, которые имели место с начала их пребывания в Злочеве: они получали многочисленные анонимки, полные ненависти и угроз, а только что полученное письмо могло быть продолжением предыдущих.

Реакция Михала на показанное ему письмо — лаконичное пожатие плечами — еще больше укрепила ее в этом убеждении.

— Ты знаешь эту женщину? — все-таки спросила она его во время обеда.

— Знаю. По делу доктора Вишневского.

— Только?

— Еще я видел ее на собрании в Клубе интеллигенции.

— Я тоже с ней познакомилась. Сегодня.

— Где?

— В больнице.

— В больнице? Что ты там делала?

— Анджей всадил себе занозу под ноготь.

— Ну и что?

— Красивая девушка. Моложе меня на несколько лет. И образованная.

— Что ты говоришь, Эля! — Горчин поднялся из-за стола, не докончив обеда. — К чему могут привести такие разговоры! Ты же знаешь, что такое анонимка! Помнишь, — он немного успокоился, — я никогда не старался узнать, кто их пишет. И теперь я тоже не хочу знать. Если бы мне в руки попал такой подлец, я свернул бы ему шею!

Он говорил искренне, убежденно. Тогда действительно между ними ничего не было. Самое большее — установилось некое чувство солидарности после дела доктора Вишневского. Воспоминание об этом искреннем возмущении вызывало у него неприятный осадок после встречи с Катажиной в Галевицах, а еще больше в течение нескольких последующих недель. Врагом становился каждый встреченный человек, недругом был ясный день, улица, дом, каждое окно с занавеской. Вот почему они убегали за пределы района, хотя и там не могли почувствовать себя в безопасности, их пугал каждый назойливый взгляд.

Хуже всего было ночью. Михал начал плохо спать. Не помогали ни книги, ни сигареты.