Первый великоросс - Александр Кутыков

— Дак Лесооку не привыкать к лошадкам, он токмо тут без них-то. Он чего-то в Полоцке был, а там кони.

— Ха-ха, отколь ты знаешь, што там кони? Мож, и нет вовсе? — посмеивался Пир.

— Ой, дубина ты, Пир! Там же большой город!

На это Пир не нашел, чего ответить.

Пришел Синюшка, за ним Сыз, за дедом Светояр. Позже на руках с Ягодкой пришла Стреша. Пир с Ижной молча отгоняли всех обратно, обещая объяснить все потом. Но никто и не думал уходить. Стреша, отмахнувшись от мужиков, поставила дочку на землю и пошла к бане. Никто не стал ее останавливать.

Она осторожно открыла дверцу, присмотрелась и вошла. Не выходила. За ней последовал Светояр. За ним остальные. Будто неторопливые куры за самой любопытной хохлаткой все вошли в баню. Лишь Сыз остался с Ягодкой.

— Пойдем, маленькая, Бранца пожалеем…

В бане сидели на скамейке Юсьва и Уклис, вокруг них стояли русичи.

— Там ваш дом стоит, эна, идите в него! — подсказывал молодым мерянам Пир.

— Пожитки возьмите и идите, живите мирно… — убеждал Ижна.

Светояр забрал Стрешу, и оба вышли. Чуть погодя, покинули баню Пир, Ижна, Синюшка, убрались к себе и наблюдали через открытую дверь. Время спустя, с песней показалась Уклис и, раскачиваясь, будто, пьяная, пошла к новому дому. Взошла на высокое крыльцо и по-фински позвала Юсьву:

— Догоняй, хозяин, я жду! — И по-русски на весь лес крикнула: — Муж, муж, иди!

Юсьва выполз из бани, посмотрел в распахнутую калитку русских, недобро вздохнул и двинулся на зов жены. Спиной чувствовал взгляды из русского дома, бессильно злился. Приданое осталось лежать на земле. Уклис ждала назначенного мужа на крыльце, пропустила в дом первым. Он сел на лавку, оглядывая громадную горницу.

— Зимой много дров будет надо… — сказал он жене, растапливавшей печь. Она ответила:

— Русские помогут, они всегда рады.

— От их помощи что-то не по себе! — негодовал Юсьва.

— Ничего, хозяин, будет по себе, натопим. Только лечь не на что— возле бани остались пожитки.

— Сейчас принесу… — Юсьва вышел. Навстречу Светояр с Синюшкой еле перли огромный тюк. В нем что-то уже испорченно гремело. Донесли до порога, положили.

— Забор городи сам — не то волки сожрут, паря! — уходя сказал Синюшка. Юсьва не ответил, даже не посмотрел.

— Што-нибудь удумает, злыдень! — рассуждал Пир, имея в виду Юсьву. — Как бы снова воду не смутил, баламут.

— Ухлиса его успокоит, — ответил Ижна.

— Как бы и ее не пришлось покоить: от Светояра не отвяжется, мамоха… — глядел на друга Пир.

— Лишь бы Юсьва серьезным мужиком оказался да возле бабы забылся. Иначе начнет рыпаться.

— Куда ему рыпаться? На носу зима… — рассудил Пир. — До весны успокоится.

— Да, до весны усидит, пантуй… — едва улыбнулся Ижна. — И ребеночка ему Светоярушка содеять спомог. Ха-ха! Одного облегчил, другую отяжелил… — И добавил грустно: — Я б согласился, штоб моя молодая жизнь в таком же конаке затеялась… — Кивнул головой на второй дом.

— Ба, ну ты вспомнил, потешник! — усмехнулся Пир.

— А што ты скалишься? Родителей я не знаю, хотя, возможно, видал… — горевал Ижна.

— Я тож о тятьке с мамкой не слыхал… — посочувствовал друг. — Даже в голову не приходило спросить у кого…

Молчали после этого долго.

— Оттого-то и получаемся мы — без мамочек своих — все одинаковые! — проговорил Ижна. — Вспомни Поречный, Пируша. Одни дела делали, одно говорили. Разница и меж дел, и меж нами — небольшая.

— А у нас мамок своих помнят разве что Светояр со Стрешкой. Приучены они к привычной семье. Знают, как жить, не рыпаясь.

— Вот они нам и учителя толковые. Нас к месту обвыкли. Гляди — и эта парочка усидится-слюбится! — рассуждал Ижна.

— А мож, не усидится? — остерегался Пир. — Загадят дом, да и в лес сбегут.

— Да-а, с домом хлопот полно. Может, мы Стреше ноне доброе дело умудрили?

— Дай нам боги удачу! — подытожил Пир.

* * *

Протянулась в непонятном напряжении осень, забелела зима… Да вот и она уже на излете. После полудня солнце шлифовало снег, оплавляя сверкающую поверхность. Ночью мириады капелек на насте замораживал в льдинки морозец, делая грубую белесую корку еще толще, еще глаже. Круглые сутки по ней бегали зайцы и полевки, не боясь оставить следы.

Ватага лосей с сохатым вождем бродила по лесу, подкрепляла истощенные тела свои размягченными солнцем прутами и ветками дерев — не такими ледяными, как среди зимы. Счищали крепкими желтыми зубами со стволов берез и дубов паразитную мохну, лакомясь и пополняя запас минеральных солей, истощившийся за зиму. Исхудали так, что едва выдирали потертые ходули из остекленевших проломов в снегу. Сохатый оставлял кровавые помарки на белом, хрустящем ковре, дышал тяжко, тревожно оглядывался окрест. Заметил волков. В рогатой голове зверя родилось понимание неизбежной попытки нападения серых. Вожак знал, что необязательно бежать, но надо кучковаться… Лоси мололи челюстями ветки и прутики, не суетились: ведь волки— постоянные и пожизненные соседи. А к соседям, хоть бы и таким, привыкаешь…

Средь зимы к Юсьве и Уклис приходили в гости единоплеменники. Натопив жарко печь, скидывали меховые торлопы и шастали из угла в угол по просторному жилищу. Вкушали радость и удобство надземного дома. Русского дома. Из оконца в подволоке подолгу рассматривали русских на своем подворье. Вдыхали воздух после провоза соседями саней с сеном, отчетливо обоняя терпкий запах духмяной травы. Ходили к зародам, полной грудью тянули аромат, валялись в мягких глубоких щербах, как в берлогах.

Уклис ходила с большим животом, немного разговаривала с подругами из Лесоокова племени, которые объявились вскорости. Юсьва бродил по дому, мало бывая на улице: только по нужде или встречал гонцов, приносивших зерно от Крутя.

Конечно, навещали их и сваты. Пир с Ижной заносили попользоваться Лесоокову мельничку. Сам Лесоок некоторое время гостил у русских в первом доме, подолгу беседуя со Светояром.

В сильные зимние морозы оба дома наполнялись людьми. После того дрова привозили подводами. Когда позволяла погода, разгрузив чурбаки, принимались кататься в санях. Русские покрикивали на мерь — ругали, как детей, дабы не мучили лошадей и не разваливали по ухабам дровни. Стреша за них заступалась, в распрекрасном настроении щеголяя в новых богатых сапожках. Правда, из лешаков мало кто по достоинству их оценил. Зато сама прелестница успокоенной душой радовалась подарку любимого. Все хотелось еще в беличью шапку приспособить перо Козича и покрасоваться возле второго дома, показав свои наряды завистнице. Вспоминая увещевания Козича, остерегалась доставать перо при Синюшке. Но что Синюшка? Таков, как и все!.. И несколько последних дней украшение все же вызывающе переливалось на ней… Вот только соперница маялась пузом и вела себя весьма тихо, даже скрытно. Лишь вдругорядь враскачку маячила ее грузная фигура над крутыми сходнями.