Путь инквизитора. Том первый, том второй. - Борис Вячеславович Конофальский

— Вот как! Думаете, он не прирежет меня по дороге к герцогу?

— Конечно нет! Ему можно верить, человек он благородный, из старинной фамилии.

— А вы не слыхали, что недавно на меня было нападение? Десяток убийц подкараулили в засаде меня и моих людей, мой лучший рыцарь был сражен ими. И все говорят, что за нападением стоит господин фон Эдель, подручный графа.

— Конечно же, я об этом слыхал, — согласился епископ, — и я об этом спросил у графа. Он ответил, что готов поклясться на Святом Писании, что ему об этом деле ничего не известно.

«Чертов лжец».

— Значит, не знает? — уточнил Волков.

— Если граф говорит, что не знает, значит, не знает. Разве может сеньор лгать?

Волкову все стало ясно. Настроение, с утра хорошее, стремительно портилось. А епископ и не видел того и продолжал бодро:

— Думаю, вашей распре пора положить конец.

— Какой распре? — уточнил кавалер. — Распре с герцогом или распре с графом?

— Обеим, сын мой, обеим.

— А на поместье, что не отдает граф, плюнуть.

— Забудьте про него, не тягаться вам с фамилиями старыми. Вот сколько лет вашему гербу?

Волков не хотел отвечать, стоял мрачнее тучи, а епископ палец поднял вверх.

— Вот! Видите? А гербу Маленов сколько?

Кавалер даже и не знал, сколько гербу Маленов лет.

— Забудьте о требовании своем и сдайтесь графу, пусть он проводит вас на суд к герцогу и пусть сеньор ваш решит судьбу вашу, как старший брат решит судьбу младшего. Так было во все времена, пусть так и будет.

И тут уже кавалер не выдержал и совершил поступок предосудительный. Дурной поступок, да еще на глазах десятков людей, что были в храме на службе. Рукой своею тяжелой рыцарь без всякого почтения схватил епископа за шею, сдавил ее так, что тот поморщился от боли, и, подтягивая святого отца к себе, прошипел ему в ухо:

— Тебя, дурака, зачем сюда прислали? Разве тебе архиепископ не говорил, чтобы ты мне помогал, а? Разве не в помощь мне тебя, пес ты шелудивый, прислали сюда? Так ты мне помогаешь? Так?

И при этом он тряс растерявшегося попа, да так, что у того с головы митра наземь слетела. Хоры смолкли, священник, что вел службу, замолчал и растерянно глядел на происходящее, а люди, что сидели на лавках, стали вставать, чтобы рассмотреть, что же там происходит в проходе.

Тут только кавалер отпустил попа, сам поднял с пола митру, сам нахлобучил ее на голову епископу, который в растерянности так и стоял истуканом. А кавалер повернулся и пошел прочь из храма, укоряя себя за глупую несдержанность.

Говорил, не раз говорил ему отец Теодор о сдержанности, о том, что в руках себя нужно уметь держать, да где теперь тот отец Теодор? Нет его. Нет умного попа, и все, кажется, начинает рушиться. Еще недавно Волкову казалось, что он все в руках держит: полковничий чин, золото, городская знать ищет его благосклонности; ни герцог, ни граф ему не страшны. Но со смертью старого епископа все рассыпается пылью, так что пальцами не удержать. Граф оказался хитер и опасен как змея, герцог про вассала дерзкого не забывает, словно других дел у него нет, в городе опереться почти не на кого; почуяло рыцарство чернильное, что закатывается звезда господина Эшбахта, и горцы, как дороги починят, снова за войну примутся.

Мрачен был рыцарь, молча ехал в свой удел. Но сдаваться он не собирался. Зря поп его к тому склонял. Волков не верил графу, он даже усмехался, вспоминая глупую веру попа в честность графа. Граф просто его убьет при первой возможности. Убьет показательно, чтобы другим неповадно было дерзать и оспаривать волю графскую. Нет, и речи о сдаче быть не могло, тем более уже и деньги заплачены нужному человеку, и Волков тому человеку верил. Старый епископ говорил ему: побеждай, и люди будут целовать тебе руки и понесут серебро. Вот теперь ему нужна была новая победа. А там уже удача может опять к нему повернуться.

Приехал домой, а там брат Семион из Ланна вернулся. Как раз вовремя. Кавалер сел ужинать. Женщин, что хотели с ним говорить, даже слушать не стал — ни одну, ни другую. Не до бабьих склок ему сейчас было. Остановил одну жестом руки, вторая, умная, сама поняла. А заговорил Волков с монахом:

— Ну, был у казначея архиепископа?

— Был, господин. Отдал ваше письмо. Аббат о вас спрашивал, очень хорошего мнения он о вас. Вопросы задавал, как семья, как у жены беременность протекает… — начал говорить брат Семион.

— По делу, по делу рассказывай, — прервал его рыцарь.

Тут монах вздохнул, и по вздоху этому Волков понял, что дело его невозможно.

— Сменить епископа на кафедре просто так нельзя, — тихо заговорил брат Семион. — Как сказал аббат, не чулок ведь. На епископскую кафедру кого попало не благословят. Люди важные из старинных фамилий кафедры ждут годами. Людей таких много, а кафедр мало.

— Что, и причин нет таких, чтобы епископа нового поставить на кафедру? — Волков вновь начинал наливаться своей холодной угрюмостью.

— Так и нет, господин.

— Может, уличить его в содомии? Сдается мне, он из этих.

Тут брат Семион даже засмеялся.

— Что вы, господин, что вы, то грех малый, в среде церковной совсем незлой, епитимью наложит духовник, и все, да и епитимья будет нетяжкой.

— Может, сказать, что он к детям склонен? Что он к мальчикам из хора охоту имеет?

Брат Ипполит поморщился.

— Нет, это тоже легкий грех. Дело-то обычное, с кем не бывает.

Волков посмотрел на него удивленно, но не это волновало сейчас кавалера.

— Ну, может, тогда он деньги ворует, из десятины лишнего много себе оставляет.

— Вот! — оживился брат Семион. — Вот это уже зло тяжкое, и я об этом брата Иллариона спрашивал. И аббат Илларион со мной был согласен, но только поинтересовался, а много ли новый епископ успел своровать-то за неделю на кафедре?

Волков только вздохнул в ответ.

— То-то и оно, господин, что дело это серьезное. О растратах может решить только комиссия из святых отцов, учрежденная архиепископом, а у нас обязательно спросят, много ли украл новый епископ за неделю, что сидит на кафедре Малена.

— Неужели нет никакого способа убрать этого попа из Малена? — в огорчении спросил рыцарь.

— Видимо, нет, господин, — тоже грустно отвечал ему брат Семион. — Аббат Илларион еще говорил о том, что святой отец может паству свою не обрести и с кафедрой так проститься, но разве такое с епископом случится?

— Ну-ка, ну-ка, — Волков