Проклятый род. Часть 2. За веру и отечество - Виталий Шипаков

– Прав Никита, слабоват я оказался на вино. Всегото раз и выпил, а уже нечисть всякая мерещится, – решил он и больно дернул себя за ус, чтоб развеять наваждение. Однако черные людишки не исчезли. Наоборот, таинственных пришельцев становилось все больше и больше. Вскоре по ту сторону озера стояло уже целое войско. Лишь когда с десяток воинов скинули свои широкие епанчи и, ухватив огромную лесину, двинулись к воротам, сотник разглядел на их кольчугах золотых двуглавых орлов.

Так это ж царские кромешники, которыми нас Митька стращал, наконец-то догадался Добрый. Нет, старик не испугался, назвать страхом то смятение и переплетение чувств, которое творилось в его душе, было б шибко просто.

– Ну вот и все. Прости, Елена, что не уберег, нету мне теперь прощения ни на том, ни на этом свете. Одно осталось – умереть за тебя, – тихо прошептал Игнат и, спрыгнув с крыши, побежал к привратницкой.

Лысый, как и давеча, сидел возле стола, уткнувшись в книгу.

– Все читаешь, грамотей плешивый, в окошко лучше б посмотрел, – набросился сотник на Никиту. Тот с недоумением взглянул на друга, который, ухватив стоявшие в углу пищаль с рогатиной, выбежал на двор.

– Что это с ним? Видать, совсем от ревности обезумел, – подумал он, подходя к окну.

Не в пример еще путем не протрезвевшему начальнику, умом не обделенный казак без особого труда сообразил, кто к ним пожаловал. Более того, Лысый сразу же уразумел, что положение их безвыходное.

– Окружают, сволочи, в кольцо берут, чтоб из вотчины никто не сбежал, – похолодев от ужаса, подумал он, отступая к столу. – Но ведь они наверняка за князем пришли, а Дмитрий Михайлович-то помер, – промелькнула в голове его наивная мысль, однако Лысый тут же отогнал ее. – Нет, эти никого не пощадят, ни меня, ни Елену с Аришкой.

Дрожащими руками – Никита первым делом заткнул за пояс книгу, с которою теперь не расставался даже во сне, затем зажег от свечки фитили пистолей и метнулся вслед за сотником.

– Я кромешников попридержу, а ты беги, бог даст, удастся спрятаться, – воскликнул Добрый.

Как ни странно, но именно строгий оклик сотника пробудил отвагу в сердце пожилого казака. Получалось, Игнат – герой, решивший жизнь отдать за други своя, а он, Никита, как всегда, – ни богу свечка, ни черту кочерга. Будет прятаться по темным закоулкам, в то время как опричники станут Доброго с Ванькой убивать да над Еленкой с Аришкою глумиться. Ну уж нет, стать при жизни смельчаком не получилось, так хотя бы помереть достойно надо. Сие тоже дело непростое. Даже настоящим храбрецам далеко не всем это сделать удается.

– Не ори на меня, смерть, она чинов не различает, – дерзко ответил – Никита, становясь плечом к плечу с Игнатом.

– Ну смотри, как знаешь. Тут и впрямь, приказывать негоже. Жить иль помирать, тебе решать, – печально улыбнулся старый сотник. – Может, все-таки до Ваньки сбегаешь, предупредишь его.

– Поздно упреждать, сейчас все сам увидит.

Верный друг и истинный казак Никита Лысый не ошибся. В тот же миг засовы хрястнули, как переломленные кости, и ворота распахнулись. Пальнуть станичники еще успели, Добрый даже изловчился поддеть на пику одного из нападающих, но сабли выхватить уже не смогли. Озверелая свора царских псов разорвала их в клочья. Шибче всех старался Васька Грязной. Растолкав сподвижников, он принялся яростно рубить безжизненное тело Лысого. Полушубок на Никите при этом распахнулся, и налетевший ветер стал листать страницы лежавшей на груди его священной книги.

– Негоже, Вася, слово божье сабелькой кромсать, – раздался за спиной кромешника насмешливый голос Одоевского. – Господь тебе это не простит, да и государь, коль дознается, тоже вряд ли похвалит.

– Так то ж казаки, – завопил, брызжа слюной, опричник.

– Знамо дело, не монахи, коль четверых из наших сподобились убить. Ты, Васюха, пыл-то поумерь. Бери своих людей, да вон конюшню обыщи. В терем прежде времени не суйся, туда я пойду, – строго приказал Никита Иванович. – Гляди, на засаду не наткнись, а то на твои затеи со шляхтянками да казаками бойцов не напасешься.

«Ах ты сволочь, себе вершки решил забрать, а меня коренья грызть оставил», – с яростью подумал Васька, но перечить не посмел. Одоевский, он такой, запросто царю про святотатство наябедничать может, а Грозный-государь окончательно на вере помешался, видно, подыхать собрался, облезлый черт. По правде говоря, давно пора.

19

Вскинув короткую пищаль, Василий направился к конюшне. С десяток прихвостней потянулись вслед за ним. Когда до запертых ворот осталось не более пяти шагов, одна из створок распахнулась, и на пороге появился белокурый молодой казак.

Грязной пальнул, как говорится, с перепугу, не целясь, но попал, да не куда-нибудь, а прямо в голову. Не издав ни стона, ни крика, станичник завалился навзничь. Кромешники отпрянули назад, опасаясь ответных выстрелов, однако вместо пуль из темноты конюшни вылетела девица. Припав к подстреленному, она пронзительно воскликнула:

– Иван Андреевич, Ванечка!

«А ведь верно говорят, нет худа без добра, – подумал душегуб, разглядывая девушку и перстни с драгоценными камнями на руках убитого им казака. – Пущай себе князек за Новосильцевской полячкой по терему гоняется, а я и тем, что здесь нашел, обойдусь».

Девица и впрямь оказалась хороша – зеленоглазая, с длинными льняными волосами, правда, совсем еще молоденькая, почти девчонка, но как раз такие и были Васюхе по душе.

– Пошли прочь, – окрысился царев палач на своих подручных. – Одоевскому, вон, пособите, а тут я сам управлюсь.

Переступив порог, Грязной прикрыл ворота и даже запер на засов, чем и обрек себя на гибель. Подвела Василия редкостная жадность. Девку он, конечно, нисколько не жалел – опосля него пущай хоть каждый с нею забавляется, а вот перстни – совсем иное дело, их делить кромешник ни с кем не захотел. Цепким взглядом ушлого барыги душегуб уже определил, что каждый из них стоит целого состояния. Вспомнив о своих награбленных сокровищах – шубах, блюдах с чарками да крестиках с цепочками, которые на целом возу не увезешь, Грязной смекнул: «А парень был, видать, не промах, интересно, кто таков», – и спросил рыдавшую над казаком девчонку:

– Будет голосить, он что, твой полюбовник?

– Нет, моей подруги муж, – жалобно пролепетала та, глядя на убийцу огромными от слез и ужаса глазами. В это время полушубок, лежавший рядом с ней, зашевелился и из-под него раздался детский плач.

– А это еще что? – Васька сделал шаг, намереваясь растоптать младенца, но девица поднялась с колен и неожиданно с угрозой заявила:

– Не смей.

Кромешник даже малость ошалел от произошедшей с девкой перемены – то выла да от страха тряслась, а теперь, того гляди, в харю вцепится.

– Ладно, черт с тобой, я добрый. Коль не будешь дурой – пощажу выродка казачьего, – паскудно ухмыльнулся он, хватая свою жертву. Похоть взяла верх над душегубством в поганом Васькином сердце. И в самом деле, перстни поснимать да придавить крикливого ублюдка всегда успеется.