Крушение шхуны "Графтон" - Ф. Е. Райналь

Со шнуром в сорок метров, на котором висит шестифутовый лот, Алик продолжает искать дна и не находит даже в шестидесяти метрах от берега. Это беспокоит нас немного, ибо ветер начинает утихать постепенно и грозить заштилеть, вследствие чего мы желали бы бросить якорь до наступления ночи.

Солнце село за горами, и я спустился в каюту, где два часа проспал там сладким сном, какой посылает нам выздоровление, как меня разбудил Мусграв, вошедший справиться с барометром.

— Не знаю, сказал он, — что готовится, но небо заволокло, и темно, как в подземелье. Барометр не опускается, и потому я надеюсь, что мы отделаемся дождем. Откровенно признаться, я предпочел бы теперь быть в открытом море, нежели между этими двумя берегами. Если бы еще продлился ветер, мы могли бы держаться почти на половине пролива в ожидании рассвета, так как не нашли якорной стоянки, но в этот штиль мы положительно во власти воды.

— Действительно, отвечал я, — прилив или отлив могут бросить нас на какую-нибудь скалу, которой мы не заметим в темноте.

— Одно только меня успокаивает, — возразил Мусграв, — что прибой волн у берега довольно далек, пока это будет продолжаться, я не потеряю уверенности, что мы находимся почти посредине пролива.

Он закурил трубку и вышел на палубу, где и ходил несколько времени взад и вперед у меня над головой.

Невзирая на довольно опасное наше положение, я снова уснул, как опять был разбужен шумом проливного дождя. Я услышал также голос Мусграва, отдававшего некоторые приказания, и понял, что поднялся ветер.

Всю ночь шел дождь без перерыва. На рассвете мы очутились в уровень с полуостровом, и могли видеть длинное пространство воды, идущее к северу, потом поворачивающее к западу, в то время как другая часть залива простиралась к северу. Мы избрали этот последний путь.

Мы повернули за мыс полуострова и увидали широкий залив, он разветвлялся на два рукава. Мы продолжали идти на север, вскоре перед нами открылся чудесный бассейн, со всех сторон стесненный высокими горами, только с востока берег был низкий, кряж невысоких холмов тянулся внутрь восточного берега и делил его на две узкие долины. Вдоль по долинам струились звонкие ручьи и с шумом впадали в тихий бассейн.

Весь берег был изрезан неправильными, почти остроконечными утесами; все эти утесы были вышиной от четырех до десяти метров. Здесь и там виднелись зеленые пятна над водой; это было не что иное, как морские растения, выросшие на подводных камнях, близких к поверхности. В глубине заливов можно было заметить узкий и каменистый морской берег, покрытый валунами или осколками скал, песка нигде не было видно.

К трем часам пополудни дождь перестал, ветер усилился. Шхуна продолжала лавировать. Мы пришли наконец в один залив (впоследствии мы назвали его залив Кораблекрушения), в котором нашли песчаное дно, годное для якорной стоянки. Измученные товарищи бросили якорь, который ушел на семь брос в глубину. Мы остановились вечером 2 числа. Это была только временная стоянка, с наступлением дня хотели отыскать для этого место удобнее, более защищенное от ветра и волнения. К несчастью, часа через два, мы должны были бросить второй якорь, чтобы устоять против сильного порыва северо-восточного ветра.

Вскоре мы убедились, что выбрали самое невыгодное положение для шхуны: пока восточный ветер не утихнет, до тех пор нам грозит опасность. Мы, к сожалению, стояли так близко к берегу, что шхуне оставалось только не много места, чтобы вертеться на якорях и не ударяться о скалы. Мы думали сняться и выдержать бурю в открытом море, но это было уже невозможно; немного ниже выдавалась острая скала, на которую непременно бы бросило шхуну, прежде чем мы успели бы повернуть ее и войти в пролив. Делать было нечего; мы решили оставаться на месте до рассвета, до тех пор погода могла перемениться, а если и нет, то во всяком случае, легче управлять кораблем днем, нежели ночью.

Иногда порывистый ветер как будто утихал на одно мгновение, но потом опять поднимался с новой силой, со стоном и завыванием.

В половине одиннадцатого, после одной из тех минут, когда буря как бы вздыхает, страшный порыв ветра с дождем, или скорее, тромба соленой воды, налетела на нас. В туже самую минуту раздался с носа шхуны голос Алика, он кричал, что одна из якорных цепей оборвалась. Это известие привело нас в отчаяние. С этой минуты нас стало увлекать к берегу, один якорь не мог удержать шхуны, а у нас не было другого якоря, чтобы задержать ее.

В полночь раздался первый легкий удар в корабль, за ним следовали другие, один сильнее другого, по мере того как мы приближались к скалам. От каждого удара у нас сжималось сердце, каждый удар нам говорил об ужасной участи, которая нас всех постигнет.

У нас еще была последняя надежда. Мы бросили якорь во время отлива, а теперь, с каждой минутой, с наступившим приливом, вода прибывала под килем. Мы надеялись, что до отлива, т. е. в продолжение четырех часов, буря может быть уляжется. К тому же Графтон был так хорошо построен, его сруб был так крепок, что несмотря на сильные удары скал, в трюме еще нигде не оказалось течи.

Боже мой! И эта последняя надежда скоро была отнята; буря, вместо того, чтобы утихать, с каждыми мгновением становилась все сильнее и сильнее. Ветер превратился в настоящий ураган. По мере того, как прибывала вода, он нес нас все ближе и ближе к берегу.

Через несколько минут мы почувствовали ужаснейший удар в киль, послышался оглушающий треск. Эта минута была ужасна! Киль пробило острой скалой, и часть его унесло морскими волнами; на следующее утро мы нашли обломки киля на берегу. Вода хлынула в пробитое отверстие корабля и наполнила в несколько мгновений весь трюм. После этого удара мы не двигались больше с места. Волны с яростью разбивались о бок корабля, заливали палубу и уносили части снастей в море. Мы с трудом успели спасти остатки наших съестных припасов, наши вещи и различные корабельные снаряды. Все эти вещи мы крепко накрепко привязали к люку каюты. Каюта помещалась на корме корабля и была местом, самым защищенным от бури. Мы покрыли все вещи просмоленным холстом и под один край холста сели, прижавшись друг к другу, продрогшие и измокшие; так мы дожидались рассвета.

Ночь южного лета была коротка, и не больше как через