Меч Ислама. Псы Господни. Черный лебедь - Рафаэль Сабатини

Он умолк в ожидании ответа. Но ни у адмирала, ни у его племянников ответа не нашлось. Все трое смешались. В глазах адмирала мелькнул страх.

Просперо с улыбкой наблюдал их смущение. В голосе его прозвучало презрение, когда он подвел черту:

– И вы считаете, что это лишь злоба? Только лишь из мстительности я предал императора и показал Драгуту выход? Ни ваше падение, ни ваш позор не были моей целью, как вы сейчас убедились. Но поскольку вы все сейчас там, куда я поклялся вас отправить, возможно, вас убедят мои слова и вы поверите, что я считаю клятву исполненной. И может, вы сочтете искренними мои предложения о примирении. Рука, которую я вам протягиваю, не пуста. Примите ее, и вы сможете сжечь ваше прошение об отставке и продолжить службу императору и христианскому миру с честью, подобающей вам.

На сей раз адмирал все же ему ответил, и в голосе его снова послышалось негодование:

– Вы рассчитываете, что я смогу сыграть на заблуждении императора? Вы это предполагаете? Это, что ли, вдохновляет ваше краснобайство?

– Если вы не сделаете этого, то подведете не только себя, но и императора. И в час нужды лишите его самого ценного солдата. Насколько я знаю, Барбаросса сейчас в Константинополе строит и оснащает флот для Сулеймана. Цель вам известна. В рядах франков лишь вы, синьор, сможете противостоять Хайр-эд‑Дину. Оставите ли вы свой пост в столь трудные времена из-за какой-то там ложной гордости?

– Разве отказ от незаслуженной награды и поста, которого я недостоин, – ложная гордость? А кроме того! В конце концов все откроется. Правда о Маоне известна слишком многим.

– Многие подозревают – да. Но не знают. Все известно лишь принцу Оранскому и дону Алваро де Карбахалу. Но они никогда не отважатся выступить со столь оскорбительными для императора заявлениями, если только я не попрошу их. А уж этого я наверняка не сделаю, принимая во внимание мой доклад, отправленный императору.

Взгляд адмирала смягчился.

– Вы убеждаете меня в своих добрых намерениях. Они даже лучше, чем мы заслуживаем. Но все это невозможно. Правда любой ценой должна стать известна всем.

– Но для христианского мира цена ее может быть слишком велика. Вы намерены и дальше думать лишь о своей гордыне?

– Я полагаю, тут речь о моей чести.

– Тогда посмотрите на все по-другому. Когда в Маоне я «сломал» Меч Ислама, я тем самым исправил две свои ошибки. В отношении христианского мира и в отношении вас при Джербе. Но поскольку по положению я все же капитан, служащий под вашим началом, и командовал неаполитанской эскадрой, частью императорского флота, адмиралом которого являетесь вы, то и вся ответственность за результаты лежит на вас. Это точка зрения императора. Неужели это не очевидно?

– Скорее обманчиво, чем очевидно.

– Но клянусь Господом, – вскричал Джаннеттино, – никто не отважится утверждать нечто другое, если этого не захочет Просперо!

Адмирал повернулся к племяннику:

– Адвокат в моем собственном доме!

– Два адвоката! – подал голос Филиппино. – Потому что я присоединяюсь к Джаннеттино, если Просперо сейчас не водит нас за нос.

– Вы можете мне верить, Джанна тому порукой. Поскольку мы собираемся в какой-то степени породниться, синьор, не лучше ли нам объединить силы? И если уж вы сможете заставить себя заключить со мной мир, не превратится ли все это в семейное дело?

Адмирал отошел к краю террасы. Он стоял там, оглядывая сказочные сады, которые вкупе с домом были символом его честно заслуженной славы. И этот символ вполне мог исчезнуть, как мыльный пузырь, если он не примет сейчас протянутую ему руку дружбы.

Все молча ждали, глядя на него. Наконец терпение Джаннеттино лопнуло.

– Синьор, дядюшка, все просто, чего вам мудрить?

– Просто? – проворчал адмирал.

– Как Просперо уже сказал нам, Хайр-эд‑Дин в Константинополе уже начал оттачивать новый клинок для ислама. Ваш святой долг сохранить себя, чтобы отвести эту грядущую угрозу.

– В противном случае, – горячо напомнил ему Филиппино, – все мы окажемся в проигрыше.

– Вы уверены?

Определенно дядька просто насмехался над ними обоими, наблюдая, как личная выгода заставляет их забыть о вражде и злости. Он медленно вернулся к камину.

– Слава Маона целиком ваша, Просперо.

– Как и позор Джербы, синьор, – быстро ответил Просперо. – Обманывая вас в одном, я должен возместить ущерб в другом. Я полностью согласен с Филиппино. Ваш уход не принесет выгоды никому. И имейте в виду, что разглашение правды вредит не только вам, но и мне. Судьба у нас с вами общая – вместе взлетать, вместе и падать. Вы видите, синьор, мы обязаны согласиться с мнением императора и помнить, что этим окажем ему самую лучшую услугу.

Адмирал задумчиво поглаживал свою длинную и густую бороду. Глаза его увлажнились. Лицо омрачилось. У него просто не было другого выхода.

Наконец он вздохнул и поднял голову.

– Поверите ли вы мне, Просперо, если я скажу, что всегда верил вам? Даже после сдачи Генуи французам?

– Я поверил в это еще до того, как мы вместе отплыли в Шершел.

– Ах! Шершел! – Адмирал стал еще мрачнее. – Я думаю, вы и за это должны грешить на меня. Я действовал против своей воли. У меня не было выбора. Если все вернуть, я бы поступил так же или пошел бы против собственной совести.

– Это я тоже понимаю. Я был обижен не из-за того, что случилось при Шершеле, а из-за последующих событий. Но вы, синьор, в этом не виноваты, как мне теперь известно.

– Что такое? – удивленно спросил адмирал.

Племянники его виновато притихли. Но Просперо пожал плечами.

– Разве это имеет значение? В нашей затянувшейся дуэли с обеих сторон было нанесено столько ударов, о которых мы судили ошибочно!

– Важно то, что мечи наконец вложены в ножны.

Просперо шагнул вперед.

– Я это уже сделал, синьор, – сказал он и протянул руку.

Могучая ладонь адмирала накрыла ее и на мгновение стиснула. Дориа пристально посмотрел в ясные глаза Просперо. Затем он повернулся к столу мавританской работы и взял с него маленький пылающий рубинами крестик.

– Тогда я почту за честь наградить вас от лица моего повелителя императора крестом Святого Яго де Компостелы. – Тут он на миг замялся. – Нет-нет, – сказал он наконец, – такое нельзя делать тайно. Награждать надо прилюдно.

– Ну конечно, – согласился Просперо. – И публика уже ждет.

– Кто же это?

– Джанна с вашей супругой герцогиней, которая так жаждет наконец услышать о долгожданном мире. И если вы пошлете за дамами и разрешите войти моим друзьям, дель Васто и дону Алваро, у нас соберутся все, кто в эту минуту нам столь желанен.