Путь инквизитора. Том первый, том второй. - Борис Вячеславович Конофальский

от которой стыла в венах кровь, он не спутал бы ни с какой другой. По этой лютости всегда можно было узнать девицу Агнес под любой ее личиной. Впрочем, непривычно — это было не совсем то слово. Скорее, ему было здесь не по себе, но господин велел помогать девице, вот он и помогал как умел.

— Прачка Эмма? Мужа у нее нет, помер, что ли. Ну, говорила сначала, что у нее есть мужчина. Потом я ее пригласил выпить вина, как выпила — стала говорить, что у нее мужчина был… кажется, стражник какой-то. Не поймешь их, баб, никогда… То есть, то был… В общем, я говорю ей, не желает ли она прогуляться вечерком, а она мяться стала, ни да, ни нет не отвечает.

Агнес, не отрываясь от зеркала и пальчиками растирая кожу под глазами, спросила:

— А что, Сыч, не нравятся тебе жирные бабы?

— Да не очень, — признался Фриц Ламме. — Шибко вонючие они.

Агнес, вернее, та женщина, что сидела у зеркала, вдруг повернула к нему свое красивое лицо, зеленые глаза ее были полны удивления.

— Они вонючие? Ты себя-то нюхал?

— К себе-то я уже принюхался, — пояснил Сыч.

А женщина засмеялась.

— Ладно, не любишь толстух, так не люби, скажи лучше: придет она к тебе или нет?

Сыч поморщился, а потом заявил самоуверенно:

— Да куда она денется. Сказал ей, что буду ждать у речки, у мостушек, где они белье полощут, как колокол к вечерне бить начнет.

— Места там тихие? — спросила девушка.

— Тихие-тихие, — подтвердил Фриц Ламме. — Тропинка да речка, вокруг речки по берегу лесок. Тихие места.

Он вздохнул, ему не очень все это нравилось.

— Чего сопишь-то? — резко спросила у него девушка.

— Я? Да я не… Я просто…

— Господин велел сделать дело, так делай, и не сопи, и не зевай. Велено тебе притащить какую-нибудь дуру из замка ко мне, так придумай, как это сделать. Вот и все, что от тебя нужно.

Агнес произнесла эти слова так, что у Сыча мурашки по спине побежали. Холод от нее шел такой, что до костей пробирает, хотя на улице жара. «Как с ней только ее челядь живет? Этакое каждый день терпеть», — удивлялся Сыч. А вслух сказал:

— Да я разве против, приведу ее к вам, к том лесочку, что у мостушек, будет она к вечерне. Сегодня будет.

Агнес изобразила на красивом лице выражение «ну-ну, посмотрим». И вдруг спросила у него, уже спокойно:

— А что, Сыч, скажешь, похожа я сейчас на рыжую бабу господина?

Фриц Ламме от такой перемены или от вопроса такого растерялся и ничего сказать ей не мог, только таращился на красивую рыжую женщину.

Не дождавшись ответа, она повернулась к зеркалу, а ему сделала небрежный знак рукой: убирайся, дурень. И тут же закричала:

— Ута! Вели трактирщику обед подавать. Тут буду есть.

У нее еще оставалось время до вечернего богослужения. Можно не торопиться, тем более что до замка и до небольшой речки, на которой прачки замка полощут белье, совсем недалеко.

Расторопные посыльные вскоре стали таскать в покои еду, а Ута приносила госпоже. Трактирщик ее очень ценил: еще бы, она взяла лучшие покои, согласилась платить за комнаты и стол пол талера в день. Деньги неслыханные для такой глуши. Все-таки Малендорф — это не Ланн.

Агнес села обедать, снова ругая повара и подлеца-трактирщика, который за такие деньги мог вино ей и получше давать. А поев, велела Уте готовить платье к вечеру. Сама же, скинув рубаху, открыла сундук и с удовольствием достала из бархатного мешочка свой стеклянный шар. Прижала к груди. Он был такой теплый, как кот. Иногда ей казалось, что он даже урчит, ну, или издает что-то похожее на урчание. В этот день шар был цвета жирного топленого молока и почти непрозрачный. Красивый. Ей нужно было еще кое-что узнать, всякие мелочи, которые могли пригодиться в сегодняшнем деле, и она снова залезла с шаром на кровать, улыбаясь в предвкушении.

⠀⠀

Когда девушка открыла глаза, Ута, ее служанка, стояла возле кровати, боясь потревожить госпожу.

— Что? — буркнула Агнес.

— Трактирщик спрашивает: подавать ли ужин?

— Уже вечер? — приподнимаясь на кровати и глядя в окошко, спрашивала девушка.

— Скоро, — отвечала Ута.

— Пусть несут. Но есть не буду, одежду давай и скажи Игнатию, что со мной пойдет.

— Угу, — кивнула служанка и ушла.

Агнес быстро вскочила с кровати, подбежала к окну. Так и есть, дело к вечеру пошло, скоро колокола бить начнут, звать людей к вечерне. Ну и ладно, зато выспалась. А то может статься, что ночью поспать не придется.

Она стала одеваться. И одежды на этот раз надевала мало, платье заранее выбрала самое простое. Без лишних изысков, которое легко снять при надобности. Нижнюю рубаху надела одну, а без нижних юбок вообще обошлась. Одевалась быстро, скорее по привычке ругая нерасторопную Уту. А когда была готова, встала перед зеркалом: хороша. Жаль, что никто ее сегодняшней красоты не увидит.

— Ступай, — велела она служанке, — Игнатию скажи, что выхожу уже, пусть к реке идет. Я там на берегу буду.

Она надела перчатки — что за дама без перчаток. Нет, конечно же, не потому, что дамы без перчаток не ходят. Дело было в другом. Агнес открыла свой сундук и достала с самого низа тряпицу. Развернула ее, и там лежала склянка желтого стекла с черной крышкой. Совсем маленькая скляночка, на две капли, не больше.

Но в ней было варево такой силы, что о ней в мудрых книгах писали знающие люди: не бери отвар открытой рукой, даже если он в сосуде верном, — ибо смерть.

Девушка не знала, получилось ли зелье, варила она его первый раз. И чтобы испытать варево, одну из плошек, которую использовала для конденсации, сполоснув водой, наполнила молоком и поставила в подвале. Утром следующего дня уже звала Уту, чтобы та собрала дохлых крыс. А было их, больших и малых, больше полудюжины. Зная крепкое крысиное здоровье, Агнес не приходилось сомневаться в силе зелья. Поэтому брала девушка желтую склянку только в перчатках. Сказано же: «Не бери отвар открытой рукой, даже если он в сосуде верном, — ибо смерть». Мудрые люди знали, о чем говорят. Она завернула зелье в тряпицу и пошла из покоев вниз, на улицу.

День хоть и клонился к вечеру, но было светло, солнце еще и не думало садиться. Агнес пришлось приложить все свои умения, чтобы выскользнуть из трактира незамеченной. Получилось — ни разносчики еды внизу, ни возницы, ни дворовые