Искусство речи на суде - Петр Сергеевич Пороховщиков

class="a"> *(55). В приведенных двух примерах видна разница истинного искусства и подражания. У художника вещь подстрекает безмолвно – это восхищает нас; у ремесленника вещь говорит, это оскорбляет здравый смысл и чувство изящного. Но бывает еще несравненно хуже. Нам приходится выслушивать такие примеры: «в руке у мужа оказался молоток и начал нещадно опускаться на голову покойной»; «нож, по всей вероятности, бессознательно появился в руке подсудимого»; защитник рассказывает, как вор «вошел в чулан и увидел самовар, который знал, что он нужен хозяину».

Другие риторические обороты

Как я уже сказал, мною приведены лишь немногие из разнообразных риторических оборотов, употребляемых в речи. Их трудно перечесть, и, отсылая читателя к Риторике Цицерона и Институциям Квинтилиана, я могу только заметить, что эти обороты так свойственны каждому из нас, что мы часто не замечаем их у себя и у других. При чтении Демосфена кажется, что он совсем не употребляет риторических фигур. Это кажется потому, что он пользуется ими искусно, то есть незаметно. Вот вступление Ше д’Эст Анжа по делу ла Ронсьера:

Когда нам говорят о великом преступлении, вроде того, которое разбирается здесь; (Gradatio *(185) великое преступление, дьявольское преступление, небывалое преступление; оскорбления, насилия, жестокости) когда нам кажется, что оно было направлено против целой семьи, заранее обдумано с какой-то дьявольской злобой (Concessio: оратор допускает возможность преступления, которое сейчас же должен отрицать), когда жертва его – слабая девушка, подвергшаяся небывалым оскорблениям, насилиям, жестокостям, каждый из нас, возмущенный, становится в сторону обиженных. И чем больше в нас благородных чувств (Similutudo *(186) : чем больше, тем легче), тем легче создается в нас предубеждение, тем более ослепляет нас негодование (Significario *(187) : оратор не говорит прямо, но внушает присяжным, что считает их людьми с возвышенными чувствами). Эти роковые предубеждения (Significatio: намек на возможность судебной ошибки), создающиеся в нас при рассказе о возмутительном преступлении и погубившие столько невинных людей, эти роковые предубеждения, окружающие ла Ронсьера, я сознаю, что не имею права осуждать их (Meiosis: признание своей собственной ошибки). Никто не поддавался им с большим увлечением, никто не высказывал их так громко, как я. Когда несчастный отец пришел ко мне, чтобы вверить мне защиту его сына, я позволил себе сказать ему слова, о которых теперь вспоминаю с горьким сожалением; я хотел бы надеяться, что он простил их мне.

«Мне, – восклицал я, – мне защищать вашего сына? Нет, нет! (Sermocinatio: оратор, как актер, повторяет слова, сказанные им в другое время и при другой обстановке). Его  поступок отвратителен. Мое пламенное желание – и я говорил с гневом – было бы стать его обвинителем, защитником оскорбленных, и я считал бы счастливым тот день, когда добился бы обвинения вашего сына».

Да, я говорил это! Непристойные, жестокие слова! (Exclamatio *(188).

Но после долгих споров и просьб я понял, господа присяжные заседатели, что не имел права оттолкнуть от себя человека, преданного суду, не выслушав его; что долг, долг адвоката, обязывал меня выслушать его прежде, чем осуждать (Antithesis *(189) : я не имел права оттолкнуть, я должен был выслушать).

Я подчинился этому долгу и, узнав все, разобрав все и все взвесив (Divisio *(190): узнал, разобрал, взвесил), теперь приступаю к исполнению другого долга перед вами, перед обществом (Disjunctio *(191): долг перед отцом и сыном; долг перед судом и обществом).

Я защищаю человека, несправедливо преследуемого могущественной семьей, несправедливо осужденного слепыми страстями (Distributio *(192): семья преследует, ослепленные осудили).

И я обращаюсь к вам, господа (Apostrophe *(193). Distributio).

Пусть не смущает вас ужас преступления, пусть не утомляет вас долгое следствие, пусть отстранятся от вашего высокого места те предубеждения, которые окружали вас в среде здешнего общества! (Exhortatio *(194).

Нельзя сказать, чтобы риторика не была заметна в этом отрывке; но и при чтении она бледнеет перед яркой, до болезненного главной мыслью: я жестоко ошибался – боюсь, чтобы еще более жестоко, ужасно не ошиблись вы. На суде, после нескольких дней напряженной борьбы, после страстных речей прокурора и гражданского истца присяжные, истомленные усталостью и продолжительным нервным возбуждением, и вовсе не могли заметить риторики; им было не до цветов.

Возьмем русский пример – речь по делу о должностных преступлениях самого прозаического свойства. Оратор говорит присяжным: «Взгляните на организацию таможни. Этот отдельный от города мир чиновников и купцов расположен в глуши. Сюда, под эти крутые спуски, заслоняющие таможню от внешнего мира, ежедневно пристает роскошная богиня морской торговли с своим трезубцем и рогом изобилия… Богиня роняет богатства, сорит ими. Все до них лакомы… Жадность разбирает. И над этим ежедневно вступающим и разливающимся богатством стражами от казны для взимания громадных сумм поставлены люди с ничтожным жалованием. Купец бы не решился приставить к такому делу приказчика без щедрой награды за честность. И вот эти предполагаемые противники – купец и чиновник, окруженные только морем и небом, при ежедневных встречах, при постоянной совместной работе начинают сближаться. Они почти вместе живут. Весь берег покрыт купеческими магазинами. Запираются они двумя замками: один у купца, другой у чиновника. Вскоре у этих людей образуются соединенные замки от совести…» *(56) В этом отрывке аллегория, synecdoche, антитеза, сравнение и не менее 13 метафор.

Необходимо, конечно, следить за тем, чтобы эти риторические обороты соответствовали умственному развитию слушателей. Что может быть проще фигуры synecdoche (cum res tota parva de parte cognoscitur, aut de toto pars), то есть название части вместо целого или наоборот?

И железная лопата

В каменную грудь,

Добывая медь и злато,

Врежет страшный, путь! *(57)

или:

Была та смутная пора,

Когда Россия молодая,

В бореньях силы напрягая,

Мужала с гением Петра *(58).

Однако не всякая synecdoche бывает понятна для всякого слушателя. Адвокат и бывший прокурор упрекнул меня однажды за слова: читайте Пушкина. – Почему не говорят нам: читайте Лермонтова? – спросил он с негодованием.

Фигуры, рождающиеся во время произнесения речи, могут быть переданы как придется, как скажутся; непосредственность мысли возместит несовершенство формы; но образ, родившийся на прогулке, за письменным столом, в час бессонницы, должен быть отделан в совершенстве: по содержанию – как богатая картина, где рассчитан каждый эффект освещения и красок; по форме – как образцовый стих великого