Остроумие и его отношение к бессознательному - Зигмунд Фрейд

столь часто встречается в сновидениях, что с ним обычно считаются даже народные, расхожие и нисколько не достоверные сонники. Непрямое отображение, замена мысли сновидения аллюзией, подробностями, символикой, подобной сравнению, суть именно признаки, отличающие способ выражения сновидения от способов нашего бодрствующего мышления[95]. Такое существенное согласие между приемами работы остроумия и сновидения едва ли может быть случайным. Доказательство этого согласия и проверка его обоснованности – одна из наших будущих задач.

III

Устремления остроумия

Когда в конце предыдущего раздела я сослался на сравнение Гейне, который уподоблял католического священнослужителя приказчику большого торгового дома, а протестантского – мелкому розничному торговцу, то вполне осознавал, что некий внутренний голос побуждает отказаться от этого примера. Я говорил себе, что среди моих читателей наверняка найдутся и такие, кто считает нужным почитать не только религию, но также церковный штат. Эти читатели придут в негодование из-за приведенного сравнения, и аффективное состояние отобьет у них всякий интерес к решению вопроса о том, является ли сравнение остроумным само по себе или вследствие неких дополнительных факторов. В других сравнениях, как, например, в сравнении некой философии с лунным светом, который она бросает на предметы, нет нужды беспокоиться по поводу мнения читателей, которое помешало бы нашему исследованию: тут и самый набожный человек в состоянии судить беспристрастно о нашей проблеме.

Легко угадать характер шутки, вызывающей столь разную реакцию. В одном случае она является самоцелью, в другом же преследует определенную цель и становится, если угодно, тенденциозной. Только целенаправленные шутки подвержены опасности стать достоянием людей, которые не пожелают их выслушивать.

Нетенденциозные остроты Т. Фишер называл «абстрактными»; я предпочитаю говорить о «безобидных» (harmlos) шутках.

Раньше мы разделяли остроты по материалу, на котором прояснялась их техника, на словесные шутки и шутки по смыслу. Теперь надлежит изучить отношение такого разделения к новому. Словесная шутка и шутка по смыслу, с одной стороны, абстрактны, а с другой – тенденциозны; они не оказывают никакого влияния друг на друга, это две самостоятельные классификации острот. Быть может, у кого-то сложилось впечатление, будто безобидные шутки являются преимущественно словесными, тогда как определенно тенденциозные остроты в большинстве случаев используют более сложную технику шуток по смыслу. Однако существуют безобидные шутки, построенные на игре слов и созвучии, наряду с безобидными шутками, в которых используются все приемы шуток по смыслу. Не составит труда показать, что тенденциозная острота по своей технике вполне может быть словесной шуткой. Например, шутки, обыгрывающие имена собственные, нередко содержат в себе обидное, оскорбительное намерение, но принадлежат, разумеется, к словесным остротам. Правда, самыми безобидными из всех шуток являются все-таки словесные остроты. Таково, например, ставшее недавно излюбленным рифмоплетство (Schüttelreime), когда производится многократное употребление одного и того же материала со своеобразными изменениями:

Und well er Geld in Menge hatte,

lag stets er in der Hängematte.

(«У него было много денег, а потому он всегда

лежал в гамаке».)

Думаю, никто не станет отрицать, что удовольствие от такого рода невзыскательных рифм есть именно тот фактор, по которому мы распознаем шутку.

* * *

Хорошие примеры абстрактных или безобидных шуток по смыслу встречаются в обилии среди сравнений Лихтенберга. Некоторые из них уже приводились выше, а здесь я добавлю еще несколько.

«В Геттинген отправил томик in octavo, а получили обратно нечто in quarto[96] душой и телом».

«Чтобы возвести постройку надлежащим образом, прежде всего требуется надежный фундамент. Я не знаю фундамента прочнее, чем тот, в котором над каждым камнем “рго” тотчас же кладут камень “contra”[97]».

«Один рождает мысль, другой устраивает ей крестины, третий приживает с ней детей, четвертый навещает ее на смертном одре, а пятый ее погребает» (сравнение с унификацией).

«Он не только не верил ни в каких духов, но и не боялся их». Шутка заключается здесь исключительно в бессмысленном отображении, когда понятие малой ценности возводится в сравнительную степень, а понятие, считающееся более важным, обретает положительную степень. Если отказаться от этой хитроумной оболочки, то мысль, заключенная в шутке, будет гласить: «Гораздо легче победить боязнь привидений разумом, нежели защищаться от них, воображая их существующими». Но это вовсе не остроумно, это правильное и не до конца оцененное психологическое суждение – именно то, которое Лессинг выразил следующими известными словами:

«Es sind nicht alle frei, die ihrer Ketten spotten».

(«Оковы осмеять – еще не значит от них освободиться»[98])

Хочу воспользоваться удобным случаем и устранить возможное недоразумение. «Безобидная» или «абстрактная» шутка вовсе не обязательно сходна по значению с «празднословной» остротой; она противоположна лишь обсуждаемым далее «тенденциозным» шуткам. Как показывает вышеприведенный пример, безобидная, то есть лишенная намерений острота тоже может быть вполне содержательной и выражать нечто ценное. Но содержание остроты независимо от нее самой и является содержанием той мысли, которая получила здесь остроумное выражение с помощью особой техники. Конечно, как часовщик обычно снабжает особенно хороший механизм ценным футляром, так может обстоять дело и с шуткой: лучшие произведения остроумия используются именно как оболочка для самых содержательных мыслей.

Если обратить пристальное внимание на желание различать содержание мыслей и остроумную оболочку, то мы придем к заключению, которое разъяснит нам многое в нашем суждении об остроумии, в чем мы не были уверены. А именно, оказывается (пусть этот факт поражает), что наше благосклонное отношение к шутке есть плод совокупного воздействия содержания и техники остроумия; мы по одному из факторов совершенно ложно судим о величине другого. Лишь редукция остроты раскрывает нам обман суждения.

Впрочем, то же самое справедливо и для словесной шутки. Когда мы слышим, что жизненное испытание сводится к испытанию того, «чего не хотят испытывать», то нас охватывает смятение: мы думаем, что познали новую истину, и должно пройти некоторое время, прежде чем мы поймем, что за этой оболочкой скрывается банальная мысль – «Страдания учат уму-разуму» («Страдание – лучший учитель», К. Фишер). Уместная техника остроумия, определяющая «испытание» почти целиком через употребление слова «испытывать», вводит в обман настолько, что мы переоцениваем содержание этой фразы. Так же обстоит дело с шуткой Лихтенберга про январь; эта шутка возникает путем унификации и не говорит ничего, кроме того, что мы давно уже знаем, – что новогодние пожелания сбываются ничуть не чаще прочих. Таких примеров можно привести множество.

Обратное встречается при других шутках, в которых нас пленяют меткость и правильность мысли; потому мы восхищаемся этими шутками, хотя блестит