Психологически насыщенная жизнь. Почему трудности делают жизнь по-настоящему богатой - Сигехиро Оиси

В этом фильме рассказывается о двух семьях: бедной семье Ким и богатой семье Пак. В обеих семьях есть сын и дочь. Случайно выходит, что все четверо Кимов начинают работать на Паков и видят, как живут богачи. Вопреки стереотипу о том, что все бедняки — безнадежные глупцы, двое детей Ким умны, красивы и хитры. Они врут Пакам и притворяются художницей и студентом престижного колледжа, чтобы их взяли на работу репетиторами к детям Паков. Паки тоже непохожи на стереотипных богачей и предстают перед нами милыми и доверчивыми людьми. В одной запоминающейся сцене мистер Ким описывает миссис Пак словами: «Она богатая, но приятная». Миссис Ким отвечает: «Да нет же. Она кажется тебе приятной, потому что богата! Будь у меня столько денег, я бы тоже была приятной!» Этот фильм заставляет задуматься о богатых и бедных, талантах и возможностях, справедливости и морали.

ПОБЕГ ОТ БОЛТОВНИ

В трактате «Критика чистого разума» Иммануил Кант проводит разграничение между изящными и приятными искусствами. Он описывает приятное искусство как «предназначенное для чистого удовольствия. К этой категории относятся все те прелестные занятия, какими компания может развлекать себя за столом… все игры, чей единственный интерес заключается в том, чтобы незаметно скоротать время»[186]. Напротив, «изящное искусство — способ представления, целесообразный без цели»; он «содействует культуре способностей души для общения между людьми». Кант определяет эстетический опыт как находящийся превыше удовольствия и чувственных ощущений; это наслаждение от «рефлексирующего суждения», подразумевающее некий промежуток между чувствованием и реальностью, новое умственное представление и понимание объекта.

Гениального джазового саксофониста Сонни Роллинса попросили порассуждать об искусстве и его ценности. Его ответ вторит рассуждениям Канта об эстетике: «Технология нас не спасет. Человек может есть, спать, смотреть в экраны, зарабатывать деньги — все аспекты физического существования, — но это ничего не значит. Искусство — противоположность. Искусство бесконечно, и без него мир не существовал бы в своем нынешнем виде. Искусство — отражение нематериальной души: интуиции, которая рождается в сердце. В наше время ценность искусства выше, чем когда-либо, ведь оно переживет затмевающий все вздорный политический фасад… Искусство одновременно вдохновляет выйти в мир и обнаружить что-то новое и высвечивает то, чего мы не знаем»[187].

В очерке «Сила искусства в политический век» Дэвид Брукс повторяет рассуждения Сонни Роллинза. Он пишет: «Подобно многим другим, я слишком погружен в политику и трачу на это слишком много времени… Я пытаюсь найти противоядие. И нахожу его в искусстве»[188]. Искусство, по словам Брукса, «заставляет человека остановиться, вздохнуть и открыться, принять то, что оно может предложить, нередко с детским восторгом и благоговением… произведения искусства расширяют эмоциональный репертуар. Когда человек читает стихи или видит скульптуру, он не узнает ничего нового, однако переживает новый опыт». Не только чтение стихов и романов дарит новый опыт, но и созерцание искусства.

Восприятие Роллинса и Брукса напоминает мне теорию Мартина Хайдеггера о das Gerede, «бесконечной болтовне»[189]. В книге «Бытие и время» Хайдеггер пишет, что мы «живем сплетнями и передаем друг другу слово», а бесконечная повседневная болтовня застилает то, что действительно важно. В мире толков — das Gerede — мы всё понимаем не вдумываясь. Нас окружает «постоянная возможность отвлечься». Соцсети и есть эта бесконечная болтовня[190]. Светская беседа тоже бесконечная болтовня. Эта болтовня лишает жизнь почвы, корней, и человек будто парит в пространстве. Между списками дел и бесконечными отвлечениями совсем некогда глубоко задуматься и прикоснуться к высшим сферам.

Для меня искусство и спорт — редкая возможность сбежать от бесконечной болтовни повседневной жизни. Я всегда переживаю уникальный внутренний опыт, глядя на картину Марка Ротко «Номер 13 (Белый и красный на желтом фоне)» и другие картины с цветовыми полями. Простое сочетание цветов и размытые линии переходов от одного цвета к другому успокаивают, поглощают, даже трогают — возможно, потому, что я знаю, что Ротко страдал от депрессии и покончил с собой. А может, это дополнительное знание вовсе ни при чем. Я много раз сидел перед картиной «Номер 13» в Метрополитен-музее. Она гипнотизирует меня, я обо всем забываю. Марк Ротко как-то сказал: «Картина не передает опыт. Она и есть опыт»[191].

НЕМНОГО НАУЧНЫХ ДАННЫХ

В книге 1971 года «Эстетика и психобиология» Дэниэл Берлайн проанализировал результаты нескольких экспериментов по эстетическому суждению. Он выяснил, что мы считаем «приятным» и «интересным» искусство, которое соответствует определенному уровню сложности. Так, простые геометрические фигуры обычно воспринимаются как более приятные по сравнению со сложными; сложные — как более интересные[192].

В одном эксперименте Берлайн манипулировал двумя факторами геометрических фигур: симметрией (оценивал симметричность и гомогенность элементов) и количеством элементов (от одного до пяти или множество)[193]. Среди оцениваемых фигур были простые и симметричные, простые и асимметричные, сложные и симметричные, сложные и асимметричные. Участники оценили простые симметричные фигуры как самые приятные. Далее шли сложные и симметричные, простые и асимметричные и сложные и асимметричные. Ключом к «приятности» оказалась симметрия. Вместе с тем Берлайн выяснил, что участники оценили простые и симметричные фигуры (то есть самые приятные) как наименее интересные. Интерес усиливали сложность и асимметрия, хотя такие фигуры и казались неприятными.

Совсем недавно Пол Сильвия и Сэмюэль Тернер — младший провели интересный эксперимент по эстетическому суждению[194]. Участники рассматривали тринадцать классических картин. Из них шесть были успокаивающими — «Зеленая комната» Эдгара Дега, «Кувшинки» Моне и другие. Еще семь вызывали тревогу — например, «Фигура с мясом» Фрэнсиса Бэкона (на ней изображен римский папа с перекошенным от ужаса лицом, справа и слева от него подвешены две коровьи туши); «Сатурн, пожирающий своего сына» Франсиско Гойи (да, это картина, на которой изображено натуральное людоедство). Последние картины производят шокирующее и гротескное впечатление, особенно в сравнении с умиротворяющим теплым пейзажем Моне. Участникам исследования предлагалось оценить картины по следующим параметрам: интересная/неинтересная, скучная/увлекательная, доставляющая удовольствие / не доставляющая, приятная/неприятная, понятная/непонятная, знакомая/незнакомая. Приятными называли те картины, которые казались понятными, знакомыми и простыми. Иными словами, чем более понятна картина и проще изображенный на ней сюжет, тем она приятнее. Но интересными участники назвали самые тревожные и неприятные картины. Чем более тревожными и неприятными они казались, тем больше интереса вызывали.

Другой эксперимент Сильвии был посвящен понятности/непонятности[195]. Участников просили прочитать абстрактное стихотворение Скотта Маклеода «Жизнь Хайфиш». Те, кто ничего не знал об этом стихотворении, не поняли его и не нашли интересным. Другим же участникам сообщили больше информации: например, объяснили название стихотворения («хайфиш» по-немецки — акула). Стихотворение сразу стало более понятным и интересным. Вот такой