Трудные дети и трудные взрослые: Книга для учителя - Владимир Иванович Чередниченко

– А мне кажется, что в отделении не все в порядке. У вас первое место – а вы действительно его заработали? Почему стал возможным тот проступок, который совершила у всех на глазах председатель отделения?

– Ну погорячилась! Не подумала! С кем не бывает! – послышались голоса в защиту Чичетки.

Черту подвела Цирульникова.

– Не по делу ее сняли. Подумаешь, одеяло у мармызы зашмонала.

Одной этой реплики было достаточно, чтобы убедиться в моем давнем предположении: Чичетка на посту председателя была удобна для «отрицаловки».

-– Вы считаете, что Ирина наказана слишком строго?

Уже не оставалось времени для дискуссии, и я подвел итог беседы кстати вспомнившимися словами Макаренко. «Я, например, – писал в одной из работ Антон Семенович, – в системе своих наказаний настаивал на таком принципе: в первую очередь наказывать лучших, а худших в последнюю очередь или совсем не наказывать...»

Беседуя с классом, я не выпускал из виду Дорошенко. Она оставалась безучастной до самого звонка, чувствовалось, что ожидала и боялась разговора о письме.

Слабы же ее позиции, подумал. И ее, и тех, кто, возможно, приказал ей это письмо организовать.

Впрочем, если бы я знал тогда истинные позиции Дорошенко, я бы наверняка и думал, и действовал бы иначе.

6

Воспитанницу, дежурившую с повязкой возле учительской, я попросил позвать Корниенко и Бубенцову.

Корниенко заходит первой, широко улыбается, она довольна, что ее позвали именно на уроке физики.

– Если бы не вы – хана мне! – Проводит ребром ладони по горлу. – На самоподготовке статьей одной зачиталась, совсем забыла о физике!

– Что за статья такая?

– А, Цирульникова подсунула. О проститутках!

– Ну-ну, – говорю, намеренно хмурясь. – Лучше бы стихи какие почитала. Поэзии тебе не хватает, грации и поэтичности!

– Да к лешему эту грацию! – кривит губы Катерина. – Мне интереснее читать о кайфе, о ментах.

– Не понял, – говорю резко.

– Ну, о приключениях, о милиции, – поправляется она.

Перевожу внимание на новенькую.

– А ты, Бубенцова, что любишь?

Воспитанница начинает перечислять, явно фальшивя:

– Мужчин люблю, секс, кабаки, притоны...

– Подвалы, теплотрассы, – подсказывает услужливо Корниенко.

– И подвалы, – ухмыляясь, подтверждает Бубенцова. – И теплотрассы.

Терпеливо выслушиваю до конца. Спрашиваю:

– Альбина, ты перед кем рисуешься?

Бубенцова, проглотив подступивший к горлу ком, опускает глаза. Корниенко наблюдает за новенькой с любопытством. Конечно, Кате тут интереснее, чем на уроке физики .

– Альбина, – продолжаю искать подход к строптивой воспитаннице. – Ты перед Корниенко сейчас рисуешься, я догадываюсь.

Бубенцова порывается что-то возразить, но я жестом руки останавливаю ее.

– Катю ты считаешь «отрицательной», хочешь изобразить перед ней, насколько верна законам блатного мира, так? Задумайся: почему позвал сюда обеих? Ведь мог пригласить для ознакомительной беседы тебя одну, верно?

–  Действительно, почему? – переспросила Бубенцова. – Почему позвали нас обеих?

– Для Корниенко «отрицаловка» – вчерашний день, – объясняю ей. – Корниенко порвала решительно с «отрицаловкой» и будет, надеюсь, в активе. Я, кстати, о Кате лучшего мнения, чем даже она сама о себе.

Корниенко смотрит широко открытыми от удивления глазами. Такого она наверняка не ожидала, но я все высчитал, пришло время ее слегка похвалить.

– В ближайшее время будет отправлена на «взрослую» Цирульникова, – продолжаю я, – и «отрицаловка» в шестом отделении прекратит свое существование. Ты, Альбина, возможно, даже подружишься с Катей, вместе стремиться будете к условно-досрочному освобождению.

Корниенко, улыбнувшись неопределенно, лишь вздохнула.

– Мудрено излагаете. Ну, извините, не буду перебивать, мне нравится, как вы фантазируете. С удовольствием послушаю дальше.

– И хитрющая же ты! – говорю ей. – Я ведь не с целью развлечь вас сюда позвал, узнать мне кое-что надо.

– Так узнавайте.

– Ответы будут «вокруг да около»?

– Можно и по существу, – обнадеживает Корниенко. – Смотря какие вопросы.

– К тебе один вопрос, о письме. Остальные к Бубенцовой.

Воспитанница явно разочарована.

– Письмо вам Дорошенко накатала – это любой скажет.

– Ты знакома с содержанием письма?

Корниенко кивнула.

– Почему оно столь беззубое? Ну, увидела фотографию, ну, понравился. Если писалось в расчете поссорить меня с женой, могло быть и беспардоннее, что ли.

– Хотели, чтобы ваша жена заревновала, – сообщает Корниенко, – устроила дома дебош и запретила вам у нас работать. А беспардоннее, Владимир Иванович, Дорошенко «организовать» не могла, себя бы засветила. Отрощенко ведь правда поверила, что отправляет письмо парню, которого ей показали на фотографии.

– Но ведь все равно Дорошенко себя раскрыла!

– Засветилась, – кивает Корниенко, – потому что она «лошарик», дура набитая, вот кто. Поспешила отправить, рассчитала, что вы будете еще в колонии, а письмо, значит, получит и откроет ваша жена. Для нее и написано было на конверте: Вове. Чтобы обратила внимание. Ну, а как вышло? Письмо сразу попало к вам? Кто вынимал его из ящика?

Корниенко ждала ответ. Бубенцова, казалось, не очень прислушивалась к нашему разговору, думала о своем.

Я рассказал, как было.

Корниенко искренне удивилась:

– Как?! Жена держала в руках это письмо и не распечатала? Не полюбопытствовала?

Оставляя Кате время поразмыслить над таким, с ее точки зрения, парадоксом, обращаюсь к Бубенцовой:

– Альбина, я видел, что на перемене ты мыла пол в классе, это как понимать, твоя очередь подошла?

– Да.

– Ты сегодня дежурная?

Бубенцова прищуривается, долго молчит. Соврать она не может, ведь знает: мне ничего не стоит проверить по графику дежурств.

– Ты дежурная сегодня? – повторяю вопрос.

– Нет, – отвечает наконец.

– А кто?

– Не знаю. Мне председатель сказала, что надо полы вымыть.

– Шумарина? – Неожиданная догадка не дает мне покоя. – Уж не она ли сегодня дежурит по графику?

Корниенко отводит в сторону глаза, но говорит правду: «Шумарина».

История, значит, повторяется. Одной активистке – председателю отделения – захотелось «поменяться» с новенькой одеялом, другой – дежурствами.

– И это на третий день своего председательства! – говорю сокрушенно. – Заелась, власть почувствовала! Ну, этого я нс ожидал от