Искусство речи на суде - Петр Сергеевич Пороховщиков

прокурора, обвинявшего девушку в крайне жестоком детоубийстве; это был холостяк, не поэт и не романист; судя по возрасту, и житейского опыта большого у него быть не могло. Однако он говорил о том, что чувствовала и думала, чего не почувствовала и о чем не вспомнила подсудимая; говорил и требовательно, и верно. Ipse mini utero gessisse videtur *(88), сказал один кандидат другому.

Мужу и жене были нужны деньги; они знали, что их знакомый имел несколько сот рублей; муж зазвал его в гости, выслал жену из квартиры и зарезал приятеля. Когда жена вернулась домой, на полу была лужа крови, а на постели – труп. Кто из нас не понимает, что баба стала мыть пол так же неизбежно, как если бы была пролита миска щей; а затем, кому трудно представить себе и просто, без чрезвычайных тонкостей передать другим, что испытывала она в течение двух-трех последующих суток как укрывательница – законная *(89) – убийцы-мужа и – преступная – вещей убитого. Не потому ли нам так трудно понять Гамлета, что мы слишком выделяем его из числа обыкновенных людей? Если бы мы приблизили его к себе, мы, может быть, убедились бы, что сходства больше, чем принято думать. Нет сомнения, что по уму и сердцу Гамлет – исключительная натура *(90), но по характеру он – обыкновенный человек; его нерешительность есть нерешительность всякого нравственно развитого человека перед преступлением. Мы забываем, что убийство короля Гамлетом есть такое же убийство, как те, которые нам приходится судить. Гамлету так же трудно убить, как и всякому из нас, то есть чрезвычайно трудно, несмотря на гнусное преступление Клавдия. Мне кажется, это – естественное объяснение его колебаний.

В судебном споре нравственная оценка сводится к одному вопросу: шел ли подсудимый навстречу преступлению или оно гналось за ним, хотел или не хотел он своего злого дела. Если защитнику удастся доказать, что он боялся крови, его манившей, боролся с искушением, искал иного пути, что ряд несчастных совпадений толкнул его, что он не раз отказывался от рокового поступка, прежде чем совершил его, этим будет достигнуто многое. Несмотря на свои злодеяния, Гамлет остается для нас «нежным принцем с благородным сердцем»; это не только потому, что мы знаем его возвышенную натуру, но и потому, что видим, как влекли его к крови низости и преступления окружающих.

Выше было сказано, что в характеристике краткость не есть достоинство; наоборот, в объяснении мотивов преступления и в изображении роста умысла следует остерегаться подробностей и длинных рассуждений. Гораздо лучше недоговорить, чем сказать лишнее. Здесь в особенности применимо и другое правило искусства: сказать немногое так, чтобы присяжные от себя добавили недоговоренное; оставить простор их воображению и догадливости, чтобы не вызвать их недоверия и не разойтись с ними в толковании дела.

Глава V. Предварительная обработка речи 

Юридическая оценка деяния

В содержание всякой судебной речи входит двоякая оценка деяния, вменяемого в вину подсудимому: юридическая и нравственная.

Прежде всего судебный оратор обязан установить перед судьями, есть ли преступление в том, что было совершено, и какое именно. Это – уголовная задача, решение которой всякий без труда найдет в Уложении о наказаниях. Ясно, что эта оценка, то есть законное определение преступления, составляет чисто рассудочную деятельность, подчиненную исключительно формальным требованиям логики. Уголовная задача должна быть решена прежде этической. Хотя бы человек совершил величайшее нравственное злодеяние, он должен быть освобожден от суда, если не нарушен закон. Это безусловное требование, обязательно одинаковое для представителей обеих сторон в процессе. Но эта задача относится не к искусству речи, а к обязанностям обвинения и защиты. Поэтому мне не приходится говорить о знании и толковании закона. Это отнюдь не значит, что красноречие важнее юридического разбора дела. Напротив того. Сравните самые слова: риторика, красноречие – это как-то расплывчато, недокончено; закон – это звучит твердо, неумолимо. В этом случайном оттенке созвучий есть правда. Бывают случаи, когда решение задачи по статьям закона устраняет судебные прения. Установите, что в деянии нет одного из законных признаков преступления, что миновал срок давности, что совершивший неосторожное преступление не достиг совершеннолетия и т. п., – и кто бы вы ни были, обвинитель или защитник, – «речи» не нужно. Первая, главная аксиома уголовного оратора: в основании обвинения и защиты лежит юридическая оценка события. Кто не сумел доказать факта или убедить судей, тот может быть достоин жалости, но не заслужил осуждения; тот, кто не сумел найти нужный закон, тот не исполнил долга, тот виновен. Незнание закона – преступление.

Правда, в наши обычаи вкралось лукавое правило: признайте факт; остальное дело Судебной палаты и Сената. Но с этим никогда не примирятся истинные судебные деятели.

Итак, читатель, мы предполагаем, что здесь пропущена длинная глава, заключающая в себе Уложение о наказаниях и Устав уголовного судопроизводства от первой до последней статьи, и вы не станете читать эту книгу, если не знаете тех наизусть.

Надо знать не только законы; надо знать сенатские решения и изучать их по подлинному тексту, а не по тезисам стереотипного сборника. В 1837 году в Англии некто Стоксдаль возбудил против Гансарда уголовное преследование за помещение в парламентских отчетах сведений, оскорбительных для доброго имени обвинителя. Гансард был комиссионером палаты общин по изданию ее официальных отчетов, и спор о составе преступления затрагивал права самого парламента. Поэтому защитником подсудимого, хотя и в частном порядке, выступил не кто иной, как генерал-атторней, знаменитый сэр Джон Кемпбель. В своей автобиографии он пишет по этому поводу следующее: «Я готовился к этому делу в течение многих недель. Главная трудность заключалась в том, чтобы справиться с материалом и ввести мои объяснения перед судом в разумные границы. Я перечитал все, что могло иметь малейшее отношение к спорному вопросу, от древнейших ежегодников до последнего памфлета, не ограничиваясь специальными исследованиями, но тщательно просматривая сочинения по истории и по общим вопросам права, английские и иностранные. Джозеф Юм сказал в палате общин, что мое вознаграждение в триста гиней было чрезмерно велико; но если бы эта плата была определена по потраченному мною времени и труду, я получил бы по крайней мере три тысячи. Я перечел каждое из тех дел, на которые ссылался в своей речи, и собственноручно сделал из них нужные выборки. Я написал и переписал все, что должен был сказать. Но на суде все, за исключением цитат из книг, я говорил по памяти.