Невротический характер - Альфред Адлер

мучительные мысли о смирении и поэтому вызывает те протестные побуждения мужского типа, которые значительно усиливают честолюбие, желание «быть наверху», желание «иметь всё», упрямство и т. п. В дальнейшем течении невроза радость завоевания и желание торжества, как и тенденция к обесцениванию других, могут проявиться также в форме враждебных фантазий на тему кастрации и их рационализации. Склонность обезоружить партнера, ощутить свое превосходство, как правило, является главным содержанием эксгибиционизма и обнаруживается довольно часто. Иногда недостаточную обходительность и неприличное поведение у девушек можно понимать как след заявляющей о себе фикции: я хочу быть мужчиной! Долой женскую роль! Несомненно, эти недостатки – прежде всего признаки избалованности.

Все эти черты характера, какими бы противоречащими друг другу они порой ни казались, работали в одном направлении, ради фиктивной конечной цели нашей пациентки. Нетрудно было определить предварительное условие ее мужской установки: в стадии незащищенности в раннем детстве она, еще несмышленая, под влиянием нездоровой акцентуации и своего честолюбия, питала надежду когда-нибудь, со временем, превратиться в мужчину. Эта конечная цель – из гермафродитического состояния (Дессуар) превратиться в мужчину – становится ясна, если понимать мальчишеское поведение пациентки как подготовку этого ее фиктивного ожидания. Сюда же относится и ее склонность носить мальчишескую одежду; это явление, например при трансверзиях Хиршфельда[205], обусловлено описанной психической динамикой.

Ее идеал стал для нее особенно отчетливым в детских фантазиях и грезах. Под впечатлением сказок и мифов («Карлик Нос», «Тысяча и одна ночь» и др.) она грезила о разнообразных превращениях, иногда воображала себя русалкой, морской девой, у которой нижняя половина тела заканчивается рыбьим хвостом, что имело для нее особый смысл. В этой связи у нее появился к тому времени более выраженный невротический симптом. Бывало, что она не могла ходить, как если бы у нее вместо ног был рыбий хвост. К этому присоединился фетишизм обуви, который тоже намекает на мужскую направленность, и он развился настолько, что она стала носить большие ботинки (мы бы сказали – мужские), потому что в другой обуви у нее болели ноги. Она страстно любила читать, и очень рано ей в руки попались «Метаморфозы» Овидия, откуда она заимствовала еще один образ, и во время лечения он всплыл в ее сновидениях: она превратилась в существо, у которого нижняя часть тела оканчивалась крепко укорененным стволом. Так она дала себе ответ на вопрос о своей будущей половой роли[206], и ответственность за это преобразование она предпочитала приписывать не самой себе, а какому-то чуду, волшебству, как и все невротики, испытывающие страх перед жизнью.

Разбирая этот и похожие случаи, мы не удивимся, узнав, что и позиция пациентки в отношении женщин находилась под влиянием мужской конечной цели. В ее подготовке к будущему должны были найти свое место также любовные и половые отношения, и вскоре наша пациентка стала идеальным, «мужественным», защитником своей младшей сестры, нежной и слабой. В дальнейшем же она совершала, в частности, садистские поступки в отношении маленьких девочек и прислуги, но также и нежных, женственных по натуре мальчиков. Таким образом, в мужской направляющей линии пациентки можно увидеть переплетение вторичных черт, вспомогательных линий, поддерживающих гомосексуальность[207] и мужской садизм; обе эти перверзии образовались в результате выстраивания мужской установки, они казались ей единственно возможной заменой мужской сексуальности и были обоснованно выбраны благодаря ее невротической тенденциозной апперцепции, из массы жизненных впечатлений. Кроме того, обе эти перверзии, как будет показано ниже, – суть обходные пути и невротические трюки, вторичные направляющие линии, которые проистекают из мужского протеста. Вопрос о конституциональной причине перверзий не имеет никакого значения, так как защищающий невроз, тенденциозно подбирая свой материал, может исходить из самых безобидных обстоятельств, придавая им такие меру и значимость, какие могут выходить за все пределы, если это нужно неврозу.

Однажды, когда пациентке было 14 лет, к ней на лестнице пристал мужчина с какими-то предложениями, и это привело к бредовой идее, причины которой довольно прозрачны. Уже несколько месяцев пациентка воображала себя убийцей горничных Гуго Шенком[208], и таким образом, с помощью усиленной абстракции, введенной в целях защиты, она сплела воедино свои мужскую, гомосексуальную и садистскую фикции, выразив их более четко и в то же время предвосхищая событие, которого опасалась. Три условия необходимы для формирования бреда во всех случаях: сильное абстрагирование от реальности, укрепление мужской направляющей линии, ведущей «наверх», и предвосхищение идеала в какой-то конкретизированной облицовке. Роль эндогенных и экзогенных ядов часто состоит в том, что они повышают чувство незащищенности и выключают социальное чувство, тормозящее силовую политику; такой же эффект могут вызывать какие-то психические события и аффекты. Но истинной причиной формирования бреда всегда является невротическая предохранительная тенденция, которая естественным образом усиливается при повышенной незащищенности. Бредовые идеи в этом случае сильнее оттягивают в свою сферу невротический способ апперцепции и благодаря этому перекрывают доступ к реальности. В бредовой конструкции нашей больной женская прислуга является выражением тенденции к обесцениванию женского пола. В ее бредовую конструкцию еще и мощно проникает страх, ясно распознаваемый как защита от мужчины и поэтому скоординированный с целями бреда, – еще одно выражение обостренного мужского протеста[209].

Другое направление перверзии у нашей пациентки, неясно ею осознаваемое, состояло в фантазии на тему фелляции. Предрасполагающие к этому реалии, использованные ее невротической фантазией, были пациентке хорошо известны. Она всегда была большой лакомкой и в детстве с удовольствием предавалась этой склонности. И теперь еще это качество нередко дает о себе знать. Но случалось и так, что она без отвращения брала в рот всякую гадость. В своем бегстве от женской роли[210] пациентка пыталась представить себе эту извращенную ситуацию (фелляцию) как возможную, поскольку, как вытекает из подробностей ее истории болезни, именно акт родов казался ей неприемлемым и «самым женским». Толчком послужил один подслушанный ею разговор. Об этой перверзии упомянула ее соседка, состоящая в любовной связи, но при этом незамужняя. Пациентка, очень рано отказавшаяся от мужчин, пыталась все-таки при случае вступать в соприкосновение с реальностью, и, отвергая акт родов, опираясь на свою преувеличенную и натренированную способность переносить отвращение, она набрела на такую вот фантазию о фелляции. Однако и против этого восставал ее мужской протест. Ее ночные вскрикивания обычно были связаны с такого рода ситуациями в сновидениях, аранжированными как бы для пробы, и этим мужским протестом в виде крика и защищающего страха она отвечала на извращенное требование женской роли, выдвинутое ею же самой.

Описанная вначале психическая позиция пациентки существенно изменилась. Правда, остатки страха перед