Психоанализ культуры - Зигмунд Фрейд

Итак, давайте считать, что великий человек влияет на окружающих его лиц двумя путями: своей личностью и идеей, которую он выдвигает. Эта идея может акцентировать образцы желаний масс или предлагать им новые желанные цели либо каким-то другим способом околдовывать их. Иной раз – и это явно более простой случай – действуют только особенности личности, а идея играет довольно незначительную роль. Почему такой человек непременно обретает немалое значение, для нас ни на миг не останется неясным. Как нам известно, у массы людей всегда существует настоятельная потребность в авторитете, которым можно восхищаться, которому поклоняются, который правит ею и который порой проявляет по отношению к ней жестокость. Из индивидуальной психологии нам известно, откуда происходит такая потребность у человеческой массы – из тоски по отцу, которая с самого начала одолевает любого человека, по тому самому отцу, победа над которым приносит славу герою легенды. И на этот раз перед нами, видимо, забрезжил вывод, что все черты, которыми мы наделяем личность, – это отцовские черты, что в этом совпадении заключена тщетно разыскиваемая нами суть человека подобного рода. В представление об отце входят смелость, интеллект, сила воли, масштабность деяний, но в первую очередь его самостоятельность и независимость, божественная безмятежность, доходящая до безразличия. Им дóлжно восхищаться, ему следует доверять, но, добавлю, нельзя его и не бояться. Мы вроде бы должны просто следовать за буквальным смыслом слов: кто другой, кроме отца, мог быть для ребенка «великим человеком»!

Несомненно, в лице Моисея к бедным еврейским батракам снизошел именно прообраз могучего праотца и заверил их, что они – его любимые дети. Не менее потрясающе на них должно было подействовать и представление о единственном, вечном, всемогущем Боге, для которого они оказались не слишком ничтожными, чтобы не заключить с ними союз, и который обещал заботиться о них, если они станут без устали почитать его. Вероятно, им было нелегко отделить образ человека Моисея от образа его бога, и они верно догадывались об этом, ибо Моисей мог включить черты собственной личности в характер своего бога, такие как гневливость и неумолимость. И когда позднее они убили этого великого человека, то всего лишь повторили злодеяние, которое в древнейшие времена направлялось закономерно против богоподобного царя или восходит, как мы знаем, к еще более древнему прообразу[102].

Так, с одной стороны, образ великого человека перерастает во что-то божественное, а с другой – пора напомнить себе, что и отец был когда-то ребенком. Великая религиозная идея, которую защищал человек Моисей, не была его собственным творением, он перенял ее от своего повелителя Эхнатона. А последний, чье величие в качестве основоположника религии безоговорочно засвидетельствовано, следовал, вероятно, импульсам, дошедшим до него через посредничество матери или каким-то иным путем из ближней или более отдаленной жизни.

Проследить цепочку дальше мы не в состоянии, но если этот первый отрезок мы поняли правильно, то в таком случае монотеистическая идея, подобно бумерангу, вернулась назад в страну своего рождения. Представляется бесполезным пытаться определить заслуги кого-то одного в утверждении новой идеи. Ясно, что в ее развитии соучаствовали, внося свой вклад, многие. С другой стороны, было бы очевидной несправедливостью оборвать цепочку развития на Моисее и пренебречь тем, что совершили его последователи и продолжатели, еврейские пророки. Семена монотеизма не проросли в Египте. Это произошло в Израиле, после того как народ отверг обременительную и требовательную религию. Однако из среды еврейского народа снова и снова выдвигались мужи, оживлявшие слабеющую традицию, обновлявшие заветы и требования Моисея и не успокоившиеся, пока утраченное не было восстановлено. Благодаря многовековым усилиям и в конце концов двум великим реформам (одной – до, другой – после вавилонского пленения) народный бог Яхве был преобразован в бога, к почитанию которого евреев понуждал Моисей. И это доказывает особую психическую природу массы, ставшей еврейским народом и сумевшей выдвинуть множество людей, готовых взять на себя тяготы Моисеевой религии в награду за избранность, а возможно, и за какие-то другие преимущества сходного типа.

В. Прогресс духовности

Для достижения устойчивого психического влияния на какой-то народ явно недостаточно заверить его, что он отмечен богом. Ему надо это еще и как-то доказать, чтобы ему пришлось в это поверить, а из этой веры сделать соответствующие выводы. В религии Моисея таким доказательством служил Исход из Египта: бог или Моисей от его имени без устали ссылались на это свидетельство божественного благоволения. В память об этом событии был установлен праздник Пасхи – или, скорее, воспоминанием о нем был наполнен праздник, давно существовавший. Но это было всего лишь воспоминание – сам Исход принадлежал к смутному прошлому. В настоящем же признаки божьего благоволения были весьма редки, скорее, судьба народа свидетельствовала о божьей немилости. Первобытным народам было привычно давать временную отставку или даже наказывать своих богов, если те не исполняли свою обязанность обеспечивать им победу, счастье и комфорт. Во все времена с царями обращались так же, как с богами, – в этом сказывалось их давнее сходство, возникновение из единого корня. Да и современные народы обычно изгоняют своих правителей, когда блеск их правления блекнет в результате военного поражения с последующими утратами территории и денег. Почему же народ Израиля всегда только покорнее склонялся перед своим богом, чем хуже он обращался с ним, и это – проблема, которую мы пока что вынуждены отложить в сторону.

Видимо, последний вопрос побудил нас выяснить, принесла ли религия Моисея его народу что-то еще, кроме упрочения чувства собственного достоинства в результате осознания своей избранности. И первое «что-то еще» действительно легко обнаружить. Эта религия предоставила евреям еще и гораздо более величественное представление о боге, или, выражаясь осторожнее, можно сказать, представление о более возвышенном боге. Уверовавшие в такого бога в определенной мере разделяют с ним его величие, вправе чувствовать и себя возвеличенными. Для неверующего же это не самоочевидно, но, быть может, это легко понять с помощью ссылки на чувство британца в чужой стране, ставшей небезопасной из-за массовых волнений, на чувство, напрочь отсутствующее у подданных какой-либо небольшой континентальной страны. Британец же в подобном случае рассчитывает, конечно, что его правительство пошлет военный корабль, если с его головы упадет хотя бы волосок, и что это хорошо известно и восставшим, тогда как у небольшого государства нет военных кораблей. Гордость за величие British Empire [Британской империи – англ.] имеет, соответственно, корни в сознании большей безопасности, в защищенности, которыми