Толкование сновидений. Введение в психоанализ - Зигмунд Фрейд

прочитанного она выразила опасение, относившееся к нашим детям, и я утешил ее замечанием, что как раз такие опасности могут быть устранены воспитанием. Ночью мои мысли развивались в том же направлении и включили в себя заботу моей жены. Замечание, которое сделал писатель по адресу моего брата и которое касалось женитьбы, направило мои мысли по другому пути. Путь этот вел в Бреславль, куда вышла замуж одна близко знакомая нам дама. Опасение, что даровитый человек может погибнуть от женщины, служило центром моих мыслей и нашло себя в Бреславле в качестве примеров Ласкера и Лассаля. Ласкер умер от прогрессирующего паралича, то есть от последствии приобретенного от женщины люэса; Лассалъ, как известно, погиб на дуэли из-за женщины. Элемент «cherchez la femme», которым можно резюмировать эти мысли, приводит меня к моему холостому брату, которого зовут Александром. Я замечаю, что имя Алекс, как мы его обычно называем, похоже по созвучию на Ласкер и что этот момент помог, очевидно, обращению моих мыслей к Бреславлю.

Игра именами и словами имеет еще и другой, более глубокий смысл. Она воплощает собою желание счастливой семейной жизни для моего брата и делает это следующим образом. В романе Зола «L'ouevre»,[96] с которым по существу тесно связаны мысли писателя, автор изобразил, как известно, себя самого и свое собственное семейное счастье. В романе он фигурирует под именем Сандо. По всей вероятности, при придумывании этого имени он поступил следующим образом. Фамилия Зола, будучи прочтена наоборот, дает: Алоз. Но это показалось ему слишком прозрачным, поэтому он заменил первый слог «ал», которым начинается и имя Александр, третьим слогом того же имени «санд», так и получилось Сандо (по фр. – «Sandos»). Аналогично обстояло дело и с моим словом «автодидаскер».

Мысль о том, что я должен сообщить профессору Н., что наш общий пациент страдает только неврозом, была включена в сновидение следующим образом. Незадолго до конца моего рабочего года ко мне пришел пациент, но я не решался дать категорического диагноза его болезни. У него можно было предположить наличие органического страдания, какого-либо изменения в спинном мозгу, хотя очевидных признаков этого не было. Поставить диагноз невроза было очень заманчиво; это положило бы конец всяким сомнениям, но я не мог этого сделать, так как больной категорически отрицал какое бы то ни было наличие половой анемнезии, без которой, по моему глубокому убеждению, не может быть невроза. Не зная, что предпринять, я призвал на помощь врача, перед авторитетом которого я охотно склоняюсь. Он выслушал мои сомнения, согласился с ними, но сказал все-таки: «Понаблюдайте за пациентом. У него все-таки только невроз». Так как я знаю, что он не разделяет моих взглядов относительно этиологии неврозов, то я не стал ему противоречить и попросту скрыл свое недовольство его ответом. Несколько дней спустя я заявил пациенту, что не знаю, что с ним предпринять, и посоветовал ему обратиться к другому врачу. В ответ, к моему глубокому удивлению, он стал просить у меня извинения и сознался во лжи; ему было очень стыдно, но теперь он готов раскрыть свою половую жизнь. Оказалось, что он действительно страдает половой анемне-зией, наличие которой необходимо для установления невроза. Я испытал при этом чувство удовлетворения, хотя в то же время мне стало и стыдно; я должен был сознаться, что мой консультант, не смущаясь отсутствием анемнезии, оказался дальновиднее меня, и я решил откровенно сказать ему это, когда с ним увижусь, и признаться в том, что он был прав, а я заблуждался.

Именно это-то и делаю я в сновидении. Но при чем же тут осуществление желания, раз я признаюсь в своей неправоте? Но это как раз и служит моим желанием; мне хочется оказаться неправым в своих опасениях, точнее говоря, мне хочется, чтобы моя жена, опасения которой были включены в мысли, скрывавшиеся за моим сновидением, оказалась неправой. Тема, к которой относится «правота» и «неправота» в сновидениях, недалека от элемента, действительно имевшегося в моих мыслях. Тут та же альтернатива органического или функционального ущерба от женщины, точнее говоря, от половой жизни.

Профессор Н. играет в этом сновидении видную роль не только благодаря этой аналогии, но и благодаря моему желанию оказаться неправым, а также и не вследствие его близкой связи с Бреславлем и дружбе с дамой, вышедшей туда замуж, – а вследствие нашего небольшого разговора, имевшего место после нашей вышеупомянутой консультации. Исполнив свой врачебный долг, он заговорил со мною о моей семье. «Сколько у вас детей?» – «Шестеро». – «Мальчиков или девочек?» – «Три мальчика и три девочки – это моя гордость и все мое богатство». – «Ну, смотрите, с девочками не так уже трудно, но мальчиков воспитывать нелегко». Я заметил, что они у меня очень послушные; по всей вероятности, эти два диалога относительно будущего моих сыновей столь же мало мне понравились, как и первый относительно моего пациента. Оба эти впечатления связаны между собою непосредственным следованием одно за другим, и если я включаю в сновидение историю с неврозом, то я заменяю ею разговор о воспитании, обнаруживающий еще большую связь с мыслями сновидения, так как он еще ближе к высказанным накануне опасениям моей жены. Таким образом и боязнь, что профессор Н. был прав относительно трудности воспитания моих мальчиков, включается в содержание сновидения: она скрывается позади изображения моего желания, чтобы я оказался неправ в этих опасениях. Та же самая мысль служит в неизмененном виде изображению обеих противоположных сторон альтернативы.

Словообразования в сновидениях напоминают таковые же при паранойе; они играют известную роль и в истерии, и в навязчивых представлениях. Филологические фокусы детей, иногда относящихся к словам как к вещам, изобретающих новые языки и искусственные словообразования, образуют здесь общий источник как для сновидений, так и для психоневрозов.

Когда в сновидении изображается речь или разговор, резко отличающийся в качестве такового от мыслей, тут в качестве общего правила можно сказать, что разговор в сновидении проистекает от воспоминания о таковом же, имевшем место в действительной жизни. Разговор этот либо сохраняется в неизмененном виде, либо претерпевает незначительное искажение; отчасти такой разговор составляется из избранных отрывков фраз и диалогов предыдущего дня; хотя внешне он и остается неизмененным, однако мысль приобретает совершенно другое значение; речь или разговор в сновидении служит нередко простым намеком на эпизод, при котором имел место вспоминаемый диалог.

б) Работа смещения.

Другое, по всей вероятности, не менее существенное обстоятельство должно было броситься нам в глаза, когда мы рассматривали примеры процесса сгущения в сновидении. Мы могли