Проклятие Айсмора - Ольга Зима

Проклятие Айсмора

 Ольга Зима, Кира Гофер

Глава 1

Свет и тень Города-на-воде, или Случайный гость

Как сказать обо всем, что вскипает в крови?

Чтоб летели и плыли мои корабли!

Как тот мир очертить, где живет моя боль?..

Где я счастлив с тобой.

Где найти мне причал для моих кораблей?

Чтобы бились в корму волны синих морей,

Как увидеть тот город, которого нет?

Эхом тает рассвет.

Беден мир без любви, пропоет окоем,

Всё мы знаем, слепцы, мы давно не живем!

Город жив, город мертв — покричит воронье…

Улыбнется

Мое

Солнце.

Хмурый вечер расползался по Айсмору, сменяясь пасмурной ночью. Двое все так же молча сидели напротив друг друга, а волны все так же плескались об озерные сваи, на которых стоял торговый град Айсмор. Мерный плеск был привычен уху каждого озерника, как шорох трав, пение птиц и стрекот кузнечиков — обитателю долины. Под него каждый житель Города-На-Воде рождался, проживал свою жизнь и умирал, зачастую только ими и провожаемый в бездонные глубины Темного озера…

В распахнутые настежь окна одной крохотной кухоньки третьего этажа, ровно посередине Верхней и Нижней его части, он плескался особенно сильно. Самого Айсмора уже не было видно, ежевечерний густой туман поглотил островерхие крыши, заброшенные верфи и даже тусклый свет масляных фонарей. Только острый пик ратуши победно возносился из сонной хмари, под часами которой была изображена вовсе не рыба о трех хвостах — символ Айсмора, а вопреки всему, дракон, обвивающий розу. Старая-старая сказка, почти забытая ныне. Может, помнила только одна лишь ратуша; помнила, знала, верила — и очень хотела рассказать ее снова.

Надо признаться, ратуша в городе была всегда. Как бы ни ширился, как ни достраивался Айсмор, ратуши оставалась самым высоким его зданием и всегда располагалась точно в его центре. С ее возведения начал свое существование портовый город Айс, отделившийся от небольшой деревушки ниже по течению. Позже он расширился и слился с этой деревушкой, принявшей от него щедрое имя — Нижний Озерный. Одно время Айсмор величали Великим Северным градом, когда корабли шли в Зеленые равнины напрямик через него, а не обходили за тридевять земель, здраво опасаясь разбойников и степняков. Теперь эти времена благоденствия давно миновали, даже вода потемнела, потеряла свой цвет, и стали прозывать Айсмор Городом темных вод.

Ратуша смотрела внимательно, она видела всех и вся, она наблюдала, как город расширялся, как вбивал все новые и новые сваи в илистое дно. Она помнила все падения и взлеты, все битвы и пожары. Проплывали мимо годы и судьбы людей, а её время текло неспешно, как воды Темного озера. И все-то ратуша замечала, даже маленькое и скоротечное. Скрипела под резкими порывами осеннего ветра, выстывала суровыми северными зимами, согревалась под весенними лучами солнца и наслаждалась негой короткого северного лета. Желтый фонарный свет во времена покоя или кровавый факельный — во времена тревог плясал на ее стенах, как волны — на ее сваях. Она впитывала все: ворчливость торговок, степенные беседы купцов, перебранки домохозяек, радость детей, сердитые окрики рыбаков и матросов, усталость и дрожь вечно озябших прилипал — все страхи, мечты и надежды людей, живущих над ее корнями, под ее тенью.

Озерники были уверены, что ратуша живая.

Ратуша и правда не забывала тех, кто мерил ее своими шагами, чьи голоса касались ее стен, чьи мысли и решения она разделяла в трудные дни. Она помнила всех, кто правил Айсмором — толстых и худых, злых и добрых, умных и не очень, старых и совсем юных. Целая вереница правителей сменила друг друга под ее крышей.

Но за одним человеком она приглядывал особо. Правителем он не был, а ей казалось, что был.

Сейчас этот Бэрр находился там, где не должен был находиться ни по своей собственной воле, ни по велению своей работы. Но — сидел и пристально смотрел на девушку напротив. Может, потому что слова закончились, может, потому что близилось утро. Лишь на миг отвлекся, бросил взгляд на мрак за окном, приправленный тяжелым запахом рыбы и водорослей, и шагнул к ней…

В три утра, когда по деревянным мостовым раздался перестук башмаков очередного патруля, обходящего город, тучи немного развеялись.

Ингрид обязательно посмотрела бы вверх, выискивая привычную синеву в густом беззвездном киселе, плескавшемся на месте неба, но все ее мысли тоже были заняты ее гостем, внезапно подошедшим слишком близко. Очень близко.

Сердце трепетало, разум протестовал.

«Что ты делаешь, Ингрид?.. Что⁈ Ты⁈ Делаешь⁈ Не поддавайся ему! Он всего лишь хочет тебя! Просто хочет. И даже не знает, как ты собираешь одну к одной ваши случайные встречи, как бережешь минуты воспоминаний. Другие так хранят драгоценности, а ты — его. Того, кто тебя не узнал. Спас, не узнал. Глупая, глупая Ингрид… Бедная — со всеми своими сокровищами!»

Бэрр отпустил ее руку, перестал перебирать пальцы и гладить ладонь. Легко подхватил Ингрид на руки, притянул к себе.

«Словно бы глянул и не удержался. Остановка у губ, трепетная — хочет, чтоб ты ожидала. Заминка дыхания, волнительная — хочет, чтобы ты замерла. Первое касание, нежное, столь нежное, что хочется плакать!.. Его губы захватывают твои, настойчивее, сильнее. И нет ничего: ни воздуха, ни покоя. Есть чем ответить на его опыт? Опыт, лишь опыт…»

Руки взметнулись сами, зарылись в темные кудри. Губы ответили на поцелуй. Сердце шепнуло:

«И пусть! Пусть одной встречей будет больше. На его счету — он и не вспомнит! На моем — я не забуду».

Глупому сердцу привычно ответил разум:

«Да, ты не забудешь. Не сможешь! Оттолкни его, и он уйдет».

Его губы оторвались от ее губ, дали время для вздоха. Скользнули по щеке, коснулись чувствительного места за ушком. Дыхание сбилось — как узнал? как нашел?..

Скользнули неожиданной лаской по ее коже пряди его волос — от запаха ветра и леса закружилась голова. Бэрр прикусил кожу над ключицей, тут же поцеловал и снова прикусил, словно кидал из тепла в холод и обратно.

Разум, туманясь, успел заметить:

«Ты — его, да вот он — не твой. Больно будет тебе одной».

«Это будет потом. Не сейчас…» — отвечало бешено стучащее сердце.

Бэрр поставил ее на пол, преклонил колено. Провел ладонями снизу-вверх, поднимая простое хлопковое платье. Ладони теплые, а глаза — карие, холодные, ветреные. Без проблеска, без