В паутине лжи. Цена предательства - Алла Викторовна Нестерова

Алла Викторовна Нестерова

В паутине лжи. Цена предательства

ГЛАВА 1

Я стояла перед зеркалом в примерочной, разглядывая себя в платье цвета морской волны. Ткань струилась, как вода, обнимая каждый изгиб моего тела, но в груди ворочалось смутное чувство, будто я примеряю чужую кожу. Дина, как всегда, искрила энтузиазмом, её голос звенел, как бокалы на богемной вечеринке:

— Лика, это платье — тебе невероятно идёт! Глаза — два сапфира, горят так, что будь я мужиком, непременно бы влюбилась!

Я повернулась боком, изучая отражение с холодным прищуром. Тридцать два года — возраст, когда ты ходишь по лезвию: чуть шаг влево — и ты вульгарная девчонка, шаг вправо — и вот ты уже тётя в сером кардигане. Платье было шикарным, но не слишком ли оно яркое? Не выдаёт ли мою попытку удержать ускользающую молодость?

— Не перебор? — спросила я, теребя светлую прядь, которая, как назло, выбилась из причёски и легла не туда.

— Перебор? — Дина фыркнула, закатив глаза. — Лика, это просто «вау»! Антон с катушек слетит, когда тебя увидит.

Антон. Мой муж. Десять лет брака, а его взгляд всё ещё мог заставить моё сердце то замирать, то биться чаще. Вчера, из Новосибирска, где был в командировке, он заказал мне букет белых пионов — моих любимых — с запиской: «Скучаю, малыш». Эти слова грели, как глоток горячего шоколада в ноябрьский вечер.

— Беру, — решилась я, стягивая платье. — Надену, когда вернётся. Устрою ему сюрприз.

Мы с Диной вывалились из бутика, пакеты оттягивали руки, как гири. Суббота, полдень. «Метрополис» гудел, как растревоженный улей: дети вопили, подростки хохотали, парочки шептались над коктейлями. Москва жила своей шумной, безалаберной жизнью.

— Кофе? — Дина зевнула. — Я с утра только йогурт в себя закинула, сейчас с голодухи помру.

— Только не фуд-корт, — поморщилась я. — Там толпа, как метро в час пик.

Мы поднялись на третий этаж, где прятались кафе с мягким светом и запахом свежемолотых зёрен. Мимо пафосного итальянского ресторанчика, мимо суши-бара с его неоновыми вывесками мы дошли до «Шоколадницы».

— Вон столик у окна, — Дина махнула в угол зала, где уютно мерцали лампы.

Я кивнула, плетясь за ней, рассеянно скользя взглядом по коричневым диванам, приглушённому свету, аромату ванили и эспрессо. Всё такое тёплое, обволакивающее. Но, пробираясь между столиками, я вдруг застыла, как будто врезалась в стеклянную стену. Мужчина у стены — широкие плечи, тёмные волосы, лёгкий поворот головы — заставил меня замереть, словно столб. Я узнала бы его из миллиона. Антон.

Мой муж. Который должен быть в Новосибирске, за три тысячи километров отсюда. А он — вот он, в десяти метрах, живой, реальный.

Мир качнулся. Сердце ухнуло в пустоту, как камень в колодец. Напротив него сидела брюнетка — лет тридцати, с мягкими чертами и тёплыми карими глазами, которые лучились радостным светом. А рядом, на детском стуле, болтала ногами девочка лет пяти, с мороженым в руках. Она что-то весело тараторила, размахивая ложкой, а Антон наклонился к ней, вытирая салфеткой её испачканную щёку. Движение было таким тёплым, таким… отцовским.

— Лика, ты чего? — Дина обернулась, её голос пробился, как сквозь вату.

Я не могла вдохнуть. Ноги налились свинцом. Женщина напротив Антона улыбнулась, что-то сказала, и он кивнул, отвечая с лёгкой, уютной улыбкой. Девочка потянулась к нему через стол, и он взял её крохотную ладошку в свою. Они были… семьёй. Настоящей. Субботний обед, смех, мороженое — их маленький мир, где всё на своих местах.

— Лика? — Дина проследила за моим взглядом. — О, чёрт…

Её шёпот выдернул меня из оцепенения. Колени подогнулись, я вцепилась в спинку стула, пакеты шлёпнулись на пол, как сброшенный балласт. В ушах зашумело, как от взлетающего самолёта. Девочка засмеялась — звонко, беззаботно, и в этом смехе, в повороте её головы, я увидела Антона. Те же ямочки на щеках, тот же прищур. Как я не разглядела сразу? Она была его копией.

— Папа, папа, смотри! — её голосок полоснул меня, как бритва.

Папа.

Мир треснул, как стекло под молотком. Перед глазами заплясали чёрные пятна. Дина подхватила меня под локоть, бормоча:

— Лика, идём. Прямо сейчас, идём отсюда.

Но я не могла оторвать взгляд. Антон поправил девочке локон, улыбнулся той самой улыбкой, как отцы, которые без ума от своего ребёнка. Брюнетка рассмеялась, коснулась его руки — легко, привычно. И он не отстранился. Они были такими…, настоящими. А я — чужая, лишняя, застывшая в десяти метрах от их идеального мира.

Дина почти силой уволокла меня из кафе, подхватив мои пакеты. В дамской комнате она усадила меня на диванчик, сунула в руки бутылку воды, как будто я была ребёнком, потерявшимся в толпе.

— Дыши, Лика. Глубже. Вот так, молодец.

Я сделала пару судорожных глотков. Вода пролилась на меня. Мой муж, сидел в кафе, с чужой женщиной, который, оказывается, был отцом чужой дочери.

— Может, это не то, что кажется, — начала Дина, но её голос дрожал, как струна, готовая лопнуть. — Может ты обозналась и это был не Антон?

— Дина, — я подняла на неё глаза, и она осеклась. — Я десять лет просыпаюсь рядом с этим человеком. Думаешь, я не узнаю собственного мужа?

— Ладно, ладно..., - начала Дина. — Может, это... сестра? Племянница? У него же есть брат в Канаде, может, приехали в гости?

— Брат не разговаривает с ним уже несколько лет. А девочка... - голос сломался, — девочка назвала его папой.

— Может нам послышалось? — Дина села рядом на корточки.

— «Папа, папа, смотри!» — я передразнила детский голосок, и слёзы полились ещё сильнее. — Я не ослышалась, Дин. И ты видела, как он на неё смотрел? Как на неё... на свою дочь. Давай не будем сами себя обманывать.

Дина замолчала. Она знала. Мы столько раз говорили о детях.

— Помнишь, как я рассказывала? — мой голос был едва слышен. — Как Антон всё откладывал. «Рано, Лика. Давай сначала квартиру побольше купим». Потом: «Ещё пару лет, нужно карьеру укрепить». А я ждала. Верила ему. Безоглядно верила. А он..., у него уже дочь.

— Лика...

— Ей около пяти лет, — мой голос дрожал. — Пять, Дин. Понимаешь, что это значит?

— Лика, ты же сама жаловалась. Что он неделями дома не бывает. Я ещё спрашивала, не ревнуешь ли.

— А я смеялась, — горький смешок вырвался сам собой. — Говорила: «К кому ревновать? К контрактам и накладным?» Дура. Наивная дура.

Дина