И солнце взойдет. Он - Варвара Оськина

вовсе не дурачком. Да, ему не хватало Ланговой тонкости интригана, но теперь за него решил случай. И он его не упустил. В тот момент, когда у него были все шансы вытащить друга из передряги, он с гадливой тщательностью провел Энтони по всем кругам наркотического апокалипсиса, хотя прекрасно знал, что именно там найдёт. Сам же годами выписывал рецепт! Чёрт возьми, неужели в тот давний разговор перед слушанием Энтони был прав, и Дюссо хотел его подставить? Планомерно и незаметно выживал из отделения, чтобы занять хорошее место. Немыслимо, но…

Руки стиснули и без того смятый лист. И в этот момент привыкшая до последнего видеть в людях только лучшее Рене наконец-то скрипнула зубами от бешенства. От такой ярости, что дедушка недоумённо повернул голову. Но она лишь протянула обратно проклятые бумаги и совершенно ровным голосом произнесла:

– Ещё р-раз повторяю: докт-тор Ланг страд-дает от посттрав-вматических болей и… и нуждается в по-одобных лекарствах. Т-такие знач-чения для него совершенно естественны. – Вообще-то, нет, но пусть только попробуют оспорить. Пусть только рискнут!

– Вы достаточно квалифицированы для такой оценки?

– Я н-нейрохирург в от-тличие от доктора Д-д-у-ссо, который взял на себя…

– Неправда, – резко перебил Тони, и из груди сам собой вырвался тяжёлый вздох.«Знаю, как надо, но сделаю наоборот!»

– Извините, мисс Роше, тогда я не могу использовать ваши слова в качестве аргумента в этом деле. – Дежан вежливо поклонился, но Рене лишь махнула рукой.

– Мои показ-зания не и-изменятся. Я… я не имею к… доктору Лангу каких-либо претензий.

И под донёсшийся со стороны подоконника шёпот:«Блаженная на всю голову», – Рене поудобнее устроилась на подушке. Думать не хотелось, но мысли уже привычно разматывали нить тревожной теории вероятности – что будет с Энтони? Куда и когда его отправят? Как отреагирует ассоциация хирургов Канады… Рене устало прикрыла глаза, однако в этот момент сержант Дежан вновь откашлялся.

– Что же… – Он полистал свои бумаги и казённо улыбнулся. – У меня больше нет к вам вопросов, мисс Роше. Желаю вам скорейшего выздоровления.

С этими словами сержант кивнул, подзывая Энтони. Он был уже готов взять своего заключенного под локоть, но нахмурился от звука тяжелых шагов. Даже будучи в наручниках и под следствием, Ланг по-прежнему оставался главным, как минимум, в стенах этой больницы, а потому Дежан терпеливо ждал. Энтони же, чуть хромая, подошёл к встрепенувшемуся в кресле Максимильену Роше и замер напротив. Его длинные руки оказались неудобно сцеплены впереди, лицо осунулось, и весь он был неимоверно грязен после падения, но один только взгляд заставил старого властного человека выпрямиться и до синевы стиснуть потёртые подлокотники кресла.

– Мне нет оправданий, – произнес Энтони. – Но я действительно этого не хотел.

– Пошёл вон.

Вот и всё. Данный, словно через силу, ответ застрял в горле сухим комком – не проглотить и не выплюнуть. Но прежде, чем хлопнула дверь, Роше успел зло процедить:

–Mon chien sale!60

– Хватит!

От громкости собственного голоса Рене застонала и схватилась за взорвавшуюся голову, но тут в палату наконец-то зашла медсестра. А ещё через пять минут неприятной тишины глаза закрылись сами, и навалился тяжелый сон.

Следующие две недели Рене провела в больнице под строгим контролем врачей. Она прилежно делала тесты, постепенно увеличивала физические нагрузки и к концу третьих суток уже могла встать с кровати без сильного головокружения. Максимильен Роше пробыл с ней пять дней, после чего дела снова позвали его в Женеву, ну а Рене вздохнула от облегчения. Они не обсуждали аварию, не говорили о странных и непонятных отношениях, что сложились между главой отделения и его резидентом, но дедушка не был глуп или глух. Разумеется, до него доносились обрывки чужих разговоров. Доктор Ланг был фигурой примечательной, в чём-то весьма одиозной и очень скандальной. Так что сплетни вокруг происшествия закручивались в спираль ДНК, пока однажды доктор Роше не выдержал.

Их разговор перед отъездом вылился в некрасивый скандал, полный обоюдного непонимания. Один стремился любой ценой защитить, вторая же с упорством макрофага собиралась накопить в себе опыт всех лично совершённых ошибок. В общем, итогом стало натянутое холодное прощание. Рене мучила совесть, но влюбленность оказалась сильнее здравого смысла. Впрочем, как и у всех, кто впервые так глубоко проваливался в личную феерию чувств.

После отъезда дедушки в палате Рене воцарились мир и долгожданная тишина, которую изредка нарушали медсёстры, встревоженный Фюрст и, разумеется, вездесущая Роузи. Подруга приносила настораживающие сплетни о разбушевавшемся Дюссо, приправляла их крупицами новостей о нелюдимом Энтони и уже планировала следующий поход в бар. Однако самая первая встреча прошла между ними в ошеломлённом молчании.

Роузи положила на стол с трудом полученные копии приговора, к которым Рене побоялась притронуться, и уселась рядом с кроватью. Какое-то время в палате была тишина, прежде чем подруга немного натянуто проговорила:

– Шестьдесят суток и лишение лицензии до новых слушаний. Из-за твоего состояния их перенесли на конец декабря. В общем, теперь точно без шансов отделаться малой комиссией. Решать будет Квебек во главе со старой сливиной Филдсом.

– Угу.

Рене стиснула край одеяла и тяжко вздохнула. А что здесь ещё скажешь?

– Это довольно мало.

– Да.

– Не обошлось без чьего-то влияния. Может, Энгтан сказала словечко?

– Не думаю. – Рене медленно качнула головой и прикрыла глаза. Тропинка помощи терялась где-то в Женеве, отчего на душе стало ещё гаже. Не надо было им ссориться. Дедушка хотел сделать как лучше… Он же не виноват, что Рене вышла такой глупой и такой упрямой.

– Странно, что не стали выдвигать обвинение в злоупотреблении опиатами.

– Действительно.

И снова! Снова Женева. О боже! Рене переплела пальцы и почувствовала, как защипало глаза. Они не заслужили подобной доброты. Впрочем, ещё оставалась медицинская коллегия, которая могла отобрать у Энтони единственный смысл для жизни – работу. Смерть пациента, а теперь эта авария вызовет тонну вопросов даже у равнодушных чинуш, а уж у прокурора… Так что Рене нервничала. Она так волновалась, что не думала даже о собственных покорёженных мозгах. Но те, слава богу, напоминали о себе лишь редкими приступами болей и внезапных головокружений. Переломы срастались, гематома рассасывалась. Потому Рене открыла было рот, чтобы хоть кому-нибудь озвучить свои опасения, но тут Роузи вдруг схватила подругу за руку и полузадушено прошептала:

– Чёрт! Ты только представь… Наше гуталиновое чудовище, оказывается, говорит по-французски!

Ах, да. Рене вздохнула.

– Ага.

– Это же сколько всего я при нём говорила!

– Было дело.

– Мне конец…

– Не думаю, – философски заметила Рене. – Полагаю, ему было весело.

Укоризненный взгляд взволнованной Роузи вызвал лишь тень улыбки.

Из