Половина пути - Юля Тихая

Глаза, шрам… Ольша не помнила ни глаз, ни шрама. Руки помнила, потолок, привкус крови во рту. А глаза…

— С ним были другие, — вспомнила Ольша. — Они все были давно на выработке, вроде как друзья, стая, всё время вместе, и они к нему так… уважительно. А один, как будто самый близкий, называл его «вашество». Я думала, он при звании…

— Как он выглядел? Этот… близкий друг.

Эй, эй, вашество, ты остынь, да пусти ты девку! Она и так вон почти дохлая, оно тебе надо?

— Волосы тёмные… голос высокий, не мужской.

— Это адъютант его. Это Лемо! Это был он, он, Нониль, и это он приходил в храм, его отследят оттуда, он… он жив!

И она заплакала. Заплакала навзрыд, некоролевскими слезами.

Ольша молча смотрела на свои руки.

— Девушка, вы… вы не держите зла… он никогда не был жесток, никогда! С ним случилось столько страшного…

— Со мной тоже.

— Да, да, я понимаю. И от меня, от нас, в качестве извинения… чего вы хотите? Собственное жильё в столице, где-то учиться, медики, санатории? Я многое могу… и если вам нужны деньги…

— Я не шлюха. Мне нельзя заплатить и сделать вид, что ничего не было!

— Никто такого не говорил! Будет расследование, конечно, будет, конечно, закрытое, и сам король… Нониля будут судить. Девушка, вы не думайте… вы поймите правильно… у вас горе, но мой сын… вы бы тоже так поступили, если бы это был ваш ребёнок.

У Ольши не было детей. У Ольши была мать, которая отчаянно стыдилась своей потерявшей честь дочери и пыталась сделать вид, что рада её возвращению.

А королевна Манива бездумно перебирала портреты. Гладила пальцами лицо королевича, любовалась его чертами. И плакала, плакала, плакала.

— Я хочу увидеть разбирательство, — сказала вдруг Ольша.

— Это будет закрытый процесс, и непричастные…

— Непричастные?

Королевна Манива молчала.

— Вы сами спросили, чего я хочу. Это было ваше слово. А я хочу этого!

В глазах королевны было что-то безумное. Страх, сумасшедшая надежда, отчаяние, многолетняя боль, вина, ещё и ещё страх… что может чувствовать мать, похоронившая прах своего ребёнка, а спустя несколько лет узнавшая, что он, может быть, жив, — что он, может быть, предатель, — что он, может быть, двинулся совсем в тангском плену, изнасиловал беззащитную перед ним девушку, бил и смеялся…

Ольше было плевать на её чувства. Она сверлила взглядом лоб королевны, пока та не прошелестела:

— Хорошо…

Глава 25

Позже Ольша не смогла бы объяснить, зачем ей это было нужно. Посмотреть в глаза своему ночному кошмару? Даже плюнуть ему в лицо не позволят, и нет таких слов, которые ей хотелось бы сказать.

Пришлось выдержать унизительный допрос: проводивший его мужчина по пятнадцать раз переспрашивал одно и то же, прыгал от сочувственного предложения чая к требованию подробно описать «обстоятельства полового сношения», а ещё делал отвратительные намёки относительно ольшиных истинных намерений в этой ситуации. В другой день её подключили к загадочной штуке под непроизносимым названием «гидросфигмограф» и два часа показывали картинки, замеряя то ли пульс, то ли что-то ещё, и пытаясь таким образом поймать Ольшу на лжи. Потом было два визита к безопасникам, где Ольша сначала подписала пачку бумаг про государственную тайну и неразглашение, а потом прослушала длинный перечень угроз.

Даже Брент, который поддерживал её всегда и во всём, который молча обрабатывал ожоги на руках, который попросил у сестры шапочку с магнитиками, который в очень плохие дни водил Ольшу на танцы, потому что там она хотя бы немного оживала, который предложил ей рисовать войну, а потом смотрел, как она жжёт листы с грязными цветными пятнами, — даже Брент уговаривал её передумать. Зачем это надо всё, что ты хочешь там увидеть?

Его не казнят, конечно. Запрут в какой-нибудь клинике, заставят есть фрукты, посещать физиопроцедуры и восстанавливаться после ужасных лишений. И потом ему тоже найдут какое-нибудь непубличное дело, придумают подходящую легенду…

Тебе зачем на это смотреть?

— Мне нужно, — упрямо повторяла Ольша. — Мне нужно!

Разбирательства тянулись всё лето, но Ольша так и не передумала. И на заседание пришла в брюках и форменной рубашке, а жетон повесила поверх, в открытую.

Она почему-то ожидала увидеть судебный зал, с клеткой для осуждённого и высокой стойкой для свидетелей. Но ничего такого не было, закрытое разбирательство проводили в уютном здании комитета внутренних дел, и кабинет был камерный, с расставленными рядами глубокими креслами.

На каких правах сюда попал Брент, Ольша понимала плохо, — кажется, он должен был зачитать какое-то экспертное заключение, и Ирила поручилась за него лично. А Ольша считалась гостьей королевны Манивы, но сама королевна Манива не пришла.

Почти всех собравшихся Ольша могла бы узнать по портретам в газетах. Могла бы, если бы стала присматриваться. Но Ольша сидела с совершенно прямой спиной и смотрела только перед собой, на единственное стоящее в стороне кресло. За этим креслом висел флаг.

И первый час разбирательства тоже прошёл совершенно мимо Ольши. Заслушали несколько экспертиз, какие-то справки по тогдашней ситуации на фронте, Брент коротко зачитал свой доклад. Слова сливались в гул.

Потом в зал ввели мужчину в наручниках.

— Назовись, — велел король.

Все вопросы задавал только он, и их было совсем мало, этих вопросов.

— Моё имя Лемо Раледавкий, ваше величество.

Ему было лет тридцать, темноволосый мужчина с длинным лицом; он был одет в серую робу и гладко выбрит, левая рука перевязана целиком, так, что каждый палец уложен в отдельный лубок. Ольша не узнавала его лица, но помнила этот голос. Насмешливый, слишком высокий для мужчины.

— Я служил адъютантом королевича Нониля четыре года и сопровождал его во всех поездках…

И Лемо рассказывал, сухо и без выражения.

Королевич Нониль верно служил своей стране и серьёзно воспринимал свой долг. Он соблюдал протокол, проходил необходимое обучение, участвовал в управлении Стеной… а ещё королевич Нониль был молодым мужчиной, и у него была девушка, Цалья, приходящая белошвейка из Ладерави. Нониль предлагал ей переехать на внутренние территории, за Стену, на Цалья отказалась бросать родителей.

Когда танги наступали на Ладеравь, Нониль испугался, что врагу станет известно об их связи. Это сделало бы девушку заложницей, предметом мучительного и заведомо бесплодного шантажа. Он обратился к руководству Стены, просил вывезти Цалью с