Навеки твоя Эмбер. Том 1 - Кэтлин Уинзор

— О, мой Бог! — застонал один из молодых людей, печально вздохнув. — Ложиться в три и вставать в шесть! Нашел бы старина Роули себе женщину, способную удержать его в кровати по утрам…

— Ничего, когда пойдем в море, то будем спать, сколько захотим. Вы прошли комиссию? Мне обещали должность капитана.

Все присутствующие рассмеялись.

— Если вы — капитан, то я должен быть контр-адмиралом, я могу хотя бы отличить правый борт от левого.

— Можете? В самом деле? Ну и в чем же разница?

— Правый борт — справа, левый — слева.

— Ошибаетесь. Как раз наоборот.

— Да? Все равно, так или иначе — разница невелика. Нет человека, более подверженного морской болезни, чем я. Если я проплыву на веслах от Чаринг-Кросс до Прайви Стэйрс, меня дважды вывернет наизнанку.

— Я сам моряк в пресных водах. Но все равно я чертовски рад, что началась война. Сколько можно жить в окружении актрис и апельсинщиц. Ведь это в конце концов приедается. Черт меня подери, но я приветствую хоть какую-то перемену в жизни. Соленый ветер, волны, ружейная стрельба — вот это жизнь для мужчины! Кроме того, моя последняя шлюшка начинает меня всерьез тревожить своим поведением.

— Кстати, о женщинах… вы мне напомнили, что я забыл принять терпентиновые пилюли. — Он извлек из кармана маленькую шкатулочку, инкрустированную драгоценными камнями, открыл ее и предложил сначала своему приятелю, который, однако, отказался. Потом бросил в рот две большие пилюли и с трудом проглотил, тряхнув головой. — Я уже ими по горло напичкан, Джек.

В этот момент в комнате началось оживление. Дверь широко распахнулась, и появился канцлер Кларендон. Как всегда, нахмуренный и серьезный, с толстой повязкой на правой ноге, он не стал ни с кем разговаривать. Он прошел через всю комнату к двери, ведущей в спальню его величества.

Молодые люди многозначительно переглянулись, подняв брови.

Кларендон быстро становился самым ненавистным человеком в Англии, не только при дворе, но и повсюду. Он слишком долго оставался у власти, и люди начали обвинять его во всем, что не ладилось, независимо от того, какое он имел к этому отношение. Кларендон не любил выслушивать чужие советы, не допускал никакой оппозиции; все, что он делал, не могло быть неправильным. Даже с этими недостатками можно было бы примириться, если бы у него не было других, уж совсем непростительных. Кларендон был исключительно и неизменно честен, не брал и не давал взяток, и даже его друзья не имели никаких преимуществ.

Хотя он прожил большую часть жизни при королевском дворе, он презирал придворных и никогда не хотел стать одним из них.

И молодые люди следили за событиями, выжидая. Если канцлер единожды уступит Парламенту, поскользнется, они вцепятся ему в горло, как стая голодных шакалов.

— Вы не выезжали на Пиккадили полюбоваться новым домом канцлера? — спросил кто-то, когда Кларендон ушел.

— Судя по фундаменту, мне кажется, ему придется продать Англию, чтобы закончить этот дом, Того, что он получил в Дюнкерке, не хватило бы и на конюшню.

— Интересно, сколько еще раз старый черт думает продавать Англию? Наш капитал долго не продержится при нынешнем биржевом курсе.

Вновь открылись двери личных покоев короля, и оттуда вышел Бакхерст с каким-то молодым человеком. Двое или трое бросились к ним с расспросами.

— Отчего эта задержка? Я жду здесь уже с полчаса в надежде поговорить с его величеством о месте для моего кузена, ничто другое не заставило бы меня вылезти из постели в такую рань. А теперь, я полагаю, он ушел по потайной лестнице и бросил нас на произвол судьбы.

— Он сейчас появится. Торгуется с иезуитским священником из-за цены за рецепт для духа человечьего черепа. Нет ли у вас счета от портного в кармане. Том? Продайте его старине Роули под видом панацеи от всех болезней, и ваше будущее обеспечено. Ведь он выдаст старому плуту-иезуиту не меньше пяти тысяч фунтов за клочок бумаги!

— Пяти тысяч! Бог ты мой! Но на что старику пять тысяч?

— Как на что? На средство от импотенции, конечно.

— Лучшее средство от импотенции — смазливая бабенка…

Голоса стихли, как только появился король. Он вышел в сопровождении собак и подхалимов, семенивших за ним следом. Карл был свежевыбрит, его гладкая смуглая кожа излучала здоровье. Он улыбнулся всем присутствующим, кивнул головой и прошествовал дальше. Сразу же началась суетливая борьба за место в свите его величества, но Букингем уже пристроился у левого локтя Карла, а Лаудердейл — у правого.

— Полагаю, — заметил Карл герцогу, — что уже завтра на галереях дворца и в городе только и будет разговоров, что я убежденный католик.

— Я уже слышал сплетни об этом, сир.

— Что ж, — пожал плечами Карл. — Если это худшее, что обо мне скажут за границей, то беспокоиться не о чем.

Надо сказать, что Карл вообще не был склонен тревожиться о том, кто и что про него говорит, он достаточно хорошо, знал свой народ и понимал, что воркотня — это национальное развлечение англичан, разновидность спорта — не более опасная, чем футбол или классическая борьба. Он прожил здесь уже почти пять лет, и медовый месяц с подданными был позади.

Выйдя из своих покоев, Карл прошел через Каменную галерею и спустился в лабиринт узких коридоров, который вел вдоль Прайви Гарден через ворота Холбейн в Сент-Джеймс Парк. Король шагал так быстро, что людям маленького роста приходилось почти бежать следом, чтобы не отставать, а поскольку большинство намеревалось о чем-либо просить его величество, они не могли позволить себе отставать.

— Я думаю, что пора свернуть в парк и прогуляться перед посещением церкви, — сказал Карл. — Надеюсь, сегодня довольно холодно и мне удастся не задремать на проповеди.

Они вышли к старой лестнице, спустились в парк, и тут неожиданно распахнулась одна из дверей, и выбежал Монмаут. Все остановились, и пока его отец весело смеялся, герцог подбежал к ним. Задыхаясь от бега, он снял шляпу и низко поклонился. Карл опустил руку на плечо молодого человека и дружески похлопал его.

— Я проспал, сир! Я как раз собирался подойти к вам в церкви.

— Пошли, Джеймс. Я сам хотел поговорить с тобой.

Монмаут, который шагал теперь между королем и Лаудердейлом, бросил на отца благодарный взгляд.

— О чем, сир?

— Должно быть, сам знаешь, иначе у тебя не было бы такого виноватого вида. Все говорят о тебе. Твое поведение стало излюбленной темой разговоров. — Джеймс опустил голову, а Карл с улыбкой, которую не мог сдержать, продолжал: — Говорят, что ты взял на содержание девицу пятнадцати лет, Джеймс. Что ты залез в долги, что ты бесчинствуешь на улицах, бьешь стекла по ночам, нарушаешь мирный сон горожан. Короче говоря, сынок, говорят, что ты ведешь разгульную жизнь.