Ангел-мечтатель - Ирина Буря

Ну, Татьяну и физкультуру не то, что в одну фразу — в один абзац никогда нельзя было вставлять. А вот я бы от усиленных тренировок не отказалась — ходить в спортзал у меня уже давно то сил, то времени не было. Что начало сказываться на фигуре.

Интересно, если физподготовке подвергают хранителей, то как же тогда Стасовых подчиненных гоняют? Им хорошая форма жизненно необходима, в чем я не раз убеждалась, участвуя в его операциях. Обычно в качестве массовки — и теперь, похоже, понятно, почему.

Но на все мои расспросы о самой интересной мне части свои занятий Татьяна лишь мычала и бубнила что-то невнятное. Разозлившись, я прямо спросила, не обставил ли Стас этот курс некими особыми условиями. В кои-то веки она — добрая душа! — так же прямо мне и брякнула: «Да!». И, спохватившись, добавила, что ее в архив послали за полным отсутствием каких бы то ни было физических способностей.

Я с еще большим нетерпением стала ждать ее возвращения на землю. Здесь она у меня не отвертится — и насчет пластической хирургии, и насчет тренировок, и насчет секретов от ближайших подруг …

Глава 3.2

А потом Анатолия арестовали — поймав с поличным на распространении истории Татьяны. И она категорически отказалась сдавать выпускные экзамены и возвращаться на землю.

И наорала на меня — буквально наорала! — за идею прорвать информационную блокаду земли. Как будто это я придумала обыскивать ангелов на их же территории. А может, это им не нужно у себя диктаторские законы вводить — или наоборот, нужно учить своих соплеменников обходить их?

А потом она полностью замкнулась. О том, что она выпросила себе продолжение обучения, о том, как оно проходило, я узнавала от Стаса. Редко. По голосу его было слышно, что он снова на грани нервного срыва.

В последний раз Татьяна вышла с нами на связь, когда и аспирантура ее подошла к концу. И когда у Стаса снова было все готово, чтобы переправить ее в подполье на земле, пока он будет ее Анатолия на свободу вытаскивать.

Выслушав его, Татьяна бесстрастно объявила, что остается у небожителей, от которых уже получила предложение чрезвычайно интересной работы — на каковое намерена дать согласие прямо во время защиты диплома.

Тут уже я не выдержала.

Совсем умом тронулась? Или таки промыли мозги до основания? Не понимает, что ли, что теперь Анатолий отвергнет любую попытку освободить его силой? А мелкий? Мы зачем ей вообще память возвращали?

К моему невероятному удивлению, Стас меня не поддержал. Его бесхребетность вместо ожидаемых громов и молний взбесила меня окончательно — я почувствовала за ней очередные недомолвки. Многочисленные и обширные.

Ощущение это только усилилось, когда Стас — как только Татьяна отключилась — сообщил мне ориентировочное время окончания ее защиты и велел неотлучно быть на связи, ожидая его вызова.

Я была на связи задолго до указанного времени. И бесконечно долго после него. Вызова не было.

Когда закончился рабочий день, я смогла, наконец, метаться по офису, не опасаясь удивленных взглядов своих сотрудников. Киса безмолвной тенью семенил за мной — из кабинета в коридор, затем в холл, затем назад …

Лучше бы хоть звук издал — на молчаливую тень наорать не получалось.

Получилось, когда зазвонил телефон.

— Сколько можно? — выпустила я, наконец, все скопившееся напряжение, даже не глянув на номер. — Что случилось?

— Марина, у меня очень мало времени, — послышалась в трубке приглушенная скороговорка.

Я даже не сразу узнала ее. Татьяну. Она тараторила вполголоса, задыхаясь и проглатывая окончания слов, но главное — это был ее обычный, человеческий голос. И до меня вдруг дошло, что я уже успела отвыкнуть от него за эти чертовы несколько месяцев.

Это был тот ее голос, которым она всегда сообщала мне на земле о крупных неприятностях.

— Татьяна? — на всякий случай переспросила я. — Ты экзамены сдала?

— Нет, — отрезала она. — Это неважно …

— Тогда еще раз — ничего не поняла, — прижала я трубку плотнее к уху.

— У нас проблемы, — понеслось мне в него на одном дыхании. — Большие. Очень большие. Тут такое открылось — ужас! Нападение на людей. Готовится. На всех. А эти — все сами и сами. Как всегда. А я говорю, что без тебя никак. — Она вдруг охнула и добавила еще быстрее: — Жди Стаса. Скажи ему, что все знаешь, — и отключилась.

Я посмотрела на телефон — действительно отбой.

Потом телефон почему-то полетел к стене.

В фантастически плавном движении, как в замедленной съемке, Киса поймал его на лету.

Моргнув, чтобы отогнать несомненное видение, я протянула руку.

Сделав всего один опасливый шаг, Киса потянулся и вложил в нее телефон.

Линия Стаса была отключена.

Линия Анатолия была отключена.

Линия Макса была отключена.

Произнеся трижды практически одну и ту же фразу, Тоша, наконец, что-то заподозрил.

— Марина, что случилось? — озабоченно залопотал он.

— Не знаю! — выстрелила я раздражением в него за неимением более подходящих мишеней. — Но что-то случилось. Набирай Стаса.

— Да говорю же тебе… — с досадой начал он.

— Набирай, я сказала! — оборвала я его. — Со своего номера. Мой они, как видишь, блокируют.

— Да что случилось? — проняло, в конце концов, его.

— Звонила Татьяна, — сообщила я ему самое главное. — У нас большие проблемы. Здесь. Стас должен сказать, какие.

Тоша набирал их номера еще добрый час — связи не было. Оставалось только то, что я всегда на дух не переносила, а в последнее время и вовсе возненавидела — ждать.

Ждать пришлось до следующего дня. Домой я отправилась под утро, чтобы хоть умыться и переодеться. Ни о сне, ни о еде даже мысли не возникло. В офис я тоже не вернулась — позвонила и предупредила, что приболела. Метаться еще один рабочий день по своему не такому уж большому кабинету — нет, спасибо.

Стас позвонил, когда мне и моя квартира уже небольшой показалась.

— Ты где? — отрывисто бросил он без всяких расшаркиваний.

— Дома, — так же коротко ответила я.

— Одна? — Мне послышалось разочарование в его голосе?

— С Кисой, — сообщила я ему очевидную истину.

— Сейчас буду, — тяжело вздохнул он.

Предупреждение пришлось весьма кстати. Я сварила себе кофе, чтобы привести мысли в порядок, и на самые первые места в этом порядке поставила: не орать, не двигаться, никак не выражать, что чувствую. Если сорвусь, он сразу поймет,