Вдова на выданье - Даниэль Брэйн

— Не достаю, батюшка Сила Карпыч! — пискнул Семка, и Сила, усмехнувшись, переложил сукно на полку выше. Семка и в самом деле не мог бы туда дотянуться.

— На-ка у барыни корзину возьми, да смотри, чтобы никто не тронул! — распорядился Сила. — Не беспокойтесь, мальчишки у нас в строгости. Никто не возьмет ничего. Идемте, барыня, а то Пахом Прович уедет вскорости.

Я, вздохнув, передала Семке корзину, хотя уверенный тон Силы говорил, что волноваться мне не о чем. Я пошла за своим провожатым через зал, оглядываясь на мальчишек. Они не выглядели ни голодными, ни забитыми, ни работающими из-под палки, даже наоборот: скучнейшая торгово-складская рутина вызывала у них неподдельный интерес, и я не удержалась:

— Сила Карпович, зачем вам их столько?

Передо мной открылась очередная дверь, появилась довольно крутая лестница на второй этаж, и я стала подниматься, почему-то убежденная, что мне не ответят.

— А как, барыня? — хмыкнул Сила за моей спиной. — Вот Пахом Прович третий раз женат, а наследников-то и нету!

А ведь посланник Обрыдлова — точно родственник Силы, очень уж они похожи, — говорил об этом. Мне, правда, было в тот момент не до чужих семейных драм.

— А парнишки толковые! — почему-то обиженно добавил Сила. — Вона, все, кто в торговле, грамоте да счету обучены.

— И много их у вас?

— А то! Тут шестнадцать, на дальних складах одиннадцать, а шестеро малы еще, на обучении. — Он вздохнул. — Куда деваться, дело-то кому передавать, вот Пахом Прович и ищет, кого в наследники заявить. А то и не заявить, но чтобы торговлю крепко знали. Анастасия Провна все девок нарожала, племяшек, так, значит, чтобы было кому богатство ихнее беречь, что после Пахома Провича останется. В мужья девке какой выжига попадется — пиши пропало, так вот чтобы каждый приказчик был — ух! Да выжигу — и к ногтю! А то аккурат оженить кого из толковых ребяток на девках, чего нет. Вон туда, барыня. Только коротко.

Он развернулся и загромыхал сапогами на первый этаж, а я, знатно робея, пошла на мужские голоса, доносящиеся из кабинета. Один голос я узнала, и пересекаться с его обладателем мне было некстати, поэтому я помедлила, постояла в тени коридора, послушала, о чем разговор.

Но Олимпиада Львовна и ее малыш не занимали ни Обрыдлова, ни, как я догадалась, его старшего приказчика. Они спорили о цене на аренду какого-то помещения, и я, для приличия поскребшись, вошла в кабинет.

Оба спорщика тотчас замолчали, и вчерашний наш гость, стоявший ко мне ближе и полностью загораживавший от меня стол, за которым сидел Обрыдлов, сначала всмотрелся в меня, разве что не принюхался, а потом приветственно махнул медвежьей лапой прямо перед моим лицом.

— Явилась! — объявил он, широко разведя руками, а затем возмущенно хлопнул себя по бокам. — Что, матушка, канделябру позабыла или по дороге продала? Или как, три тысячи долгу принесла? Откопала клады, что муж покойный позакапывал?

Если у меня и была изначально мысль, что цель моего визита сюда прояснилась в тот момент, когда я поднималась по лестнице, и я могла извиниться, развернуться и отправиться домой, то сейчас я остолбенела. Не потому, что меня напугал когтистый приказчик, не потому, что этот стервец запомнил, как я размахивала подсвечником, — а потому, что в жизни Липочки обозначился еще какой-то окаянный клад.

Увы, мне не у кого спросить, почему нельзя было просто отправить меня в свободное плавание по этому новому, темному, громкому, но в общем терпимому миру с двумя малышами и без всяких тайн.

— Харькуша, что же ты змей такой, — укоризненно сообщил ему кто-то старческим голосом. — Поди, поди, я сам управлюсь. Глянь, как товар княжеский уложили, да вот что — езжай вместо Митьки да сам проследи, чтобы эта княжья морда уплату за прошлый раз не забыла. И телеги без денег не отдавай. Знаю я, как они тебе тыкать будут. Мол, купчина, рожа немытая, а и немытая, а и рожа, а нет денег — нет товару.

— Так ведь бал у нее, у ее сиятельства, — тяжко, будто его самого оставляли без танцев, как Золушку, отозвался Харькуша и сделал шаг в сторону. Я увидела за столом сухонького старичка — сущий Кощей, понятно, что наследники для него — уже дело прошлое. — Ну как отказать-то?

— Бал, бал! — каркая, передразнил его Пахом Прович, сияя зловещей лысиной в гнезде седых патл, а потом повернулся ко мне: — Вот, матушка. Вот их у меня под сорок человек, как разбойников у доброго атамана. От сосунков до — вон, мужичья здорового. А дело передать — вот кому, ему? — он махнул рукой на незадачливого приказчика. Жест точно такой же, как у Харькуши, нет никаких сомнений, кто кому подражает. — Княгиню ему жаль, гляди-ка! Этак он все по миру пустит с жалости. Тьфу. Поди, Харькуша, с глаз моих долой, Митьке все передай, да Аленка пусть чаю принесет.

Я пригладила выбившиеся из косы волосы и выжидающе посмотрела на Обрыдлова. Мы говорили на одном языке, играть с ним было бессмысленно, а в роли просителя сейчас была я.

— Пахом Прович, почему именно мой сын? — спросила я, проявляя мнимую осведомленность, чтобы не слишком пугать старика. Харькуша наверняка обрисовал вчерашнюю сцену в лицах. — У вас столько мальчиков на обучении и в работе.

— Что — твой, матушка? — удивился Обрыдлов и кивнул на обитое красным сукном кресло: — Да сядь, в ногах никогда правды не было. Ну сама посуди: ты Ларису Сергеевну просила, чтобы она похлопотала за тебя?

Возможно, что так и было, если еще раз вспомнить весь разговор. Возможно, Лариса не лгала и я действительно целовала ей ноги ровно за день до того, как я оказалась не я. И, что опять же возможно, отдать ребенка в обучение к Обрыдлову было привилегией.

— Ну не молчи, не молчи, — замахал рукой Пахом Прович и откинулся на спинку кресла. — Я дело вдовье знаю. Трудно, боязно, а тебе каково, ты же барышня, что тебе купеческие потребы. Чего вчера вызверилась? Как кошка бешеная. Или… погоди, Лариска без твоего ведома сына твоего в обучение отдать собралась?

Как есть Кощей, решила я, глядя, как наливаются кровью выцветшие