Моя навеки, сквозь века - Марина Повалей

Свожу счёты? Убедиться? Его руками?

Он не поверил мне.

Он, зная обо всех тех ужасах, что устроит этот человек, чьё имя мне страшно произносить даже про себя, привёл меня к нему.

— Что с ним будет дальше? — спросила, потому что не могла не спросить, как только мы вышли на улицу.

— Его уже нет. Считайте, что никогда и не было, и всего того, что вы рассказывали тоже не будет.

— Но вы… — понимаю, что глупо, но я не могу не спросить, не выдержу. — Вы не поверили мне? Раз решили проверить?

Мы стояли у парадной, снова пошёл снег, а мне необходимо услышать ответ. С места не сдвинусь, пока не узнаю.

— Алиса Ивановна, — вздохнул устало. — Я не могу не проверить. Вы – бесспорно привлекательная барышня, но я не юнец, чтобы принимать на веру каждое ваше слово. Постойте, я переговорю с дворником и отведу вас домой.

Он не стал ждать моего ответа. Пошёл во двор, в дворницкую, а я, услышав скрипнувшую дверь и громкий бас, приглашающий Слепцова внутрь, кинулась прочь.

Назад, домой.

Пусть в Алисино домой. Но туда, хотя бы где её используют в открытую. Отец – чтобы контролировать и держать лицо приличной семьи, благотворители – чтобы она смогла научить крестьян всему, что знает…

Только не этот человек, который рвёт мне сердце в клочья. Меняясь каждую секунду: то он и лицом, и жестами и мимикой, один в один мой муж, что кажется, вот сейчас всё рассказать и он поймёт, вспомнит, узнает. А в следующую секунду его сменяет другой – чужой и холодный, клещами выцепляющий из меня каждое, нужное ему слово, живущий где-то не просто по-другому, а в каком-то другом мире, куда я уже никогда, никак не попаду.

Я не оглядывалась, просто бежала, стараясь не поскользнуться. Боюсь только одного – что догонит, спросит, но что я смогу ему объяснить? Что настроила себе иллюзий, что он влюбится в меня, станет мне доверять и мы будем жить счастливо в этом, в его времени?

Очевидно – он считает меня сумасшедшей или авантюристкой. Или всё сразу.

А я понимаю только одно – что бесконечно устала. От борьбы за его внимания, которое он мне выдаёт строго дозированно и по делу. От выживания в этом, не моём, чужом мире.

И что я сейчас всё бы отдала, чтобы оказаться дома.

В своём большом, пустом доме на Большой Конюшенной. Запереться там и, наконец, оплакать мужа, который умер так несправедливо.

Я сама себя лишила этой привилегии. А всё, что у меня теперь есть – никчёмная жизнь Алисы, которая даже не может пойти учиться.

И ученики, из которых я могу попытаться не дать сделать убийц.

И мир, пусть страшный и трещит по швам, но на одного монстра здесь станет меньше.

Вот сейчас, добегу до дома, выплачу всё это из себя и завтра проснусь жить эту жизнь дальше. Что бы она мне не приготовила.

А Слепцов…

Мой муж умер ещё там, в 2027-м, этот мужчина мне ничего не должен. Как и я ему.

(1) Бестужевские курсы – одно из первых женских высших учебных заведений в РИ (Российской Империи). На момент повествования здание курсов находится на 10-й линии Васильевского острова.

(2) Невский ангел – одна из первых благотворительных организаций Петербурга. С начала 1900-х годов располагалась по адресу ул. Гороховая д. 5. Сотрудники организации оказывали юридические и психологические консультации населению, оказывали другую помощь.

(3) Этапировать – отправлять по этапу.

(4) Красный террор – промежуток времени после ряда постановлений и резолюций ВЦИК (Всероссийского Центрального Исполнительного комитета), узаконивших расправу с любым лицом, подозреваемым в контрреволюционных взглядах и действиях. Без ареста, суда и следствия. Число пострадавших в результате красного террора подсчитать невозможно. По разным сведениям это от 140 – 500 тыс. до двух миллионов жертв.

(5) Людская – одно или несколько помещений для слуг в барском доме.

(6) Здесь Алиса имеет ввиду, что в доме, пусть и расположенном в элитном районе, но без лифта, квартира на четвёртом этаже стоит дешевле нижних.

Дело третье. Товарища министра внутренних дел камергера двора статского советника В. И. Гурко о превышении власти и упущения по службе.

17 января 1907 года, Санкт-Петербург.

Аквариум (1) исходился в исступлении.

Громкая музыка по всей площади увеселительного сада звучала на все лады. Оркестры разных мастей: цыганские, румынские, французкие хоры – в каждом уголке сада музыка была своя, как и публика. Кабы сейчас небо над Санкт-Петербургом разверзлось, да погребло столицу под своими сводами, обитатели сего заведения и не заметили бы перемены в мире.

Пьяный, шальной угар, да желание, будто поскорее покончить свою жизнь в этом веселье, в похоти, словно разлитой в воздухе.

Вбегают туда-обратно официанты во фраках, двигаются сквозь марево табачного дыма, а из-за приоткрытой кабинетной двери – исступление пляски, стук каблуков.

Мыслей – нет, забот – нет. Вот здесь и сейчас – настоящая жизнь, сиюминутная.

Гиблое, страшное место, корёжившее судьбы, ломавшее людей.

Место, где сводятся знакомства, обговариваются дела, заключаются сделки.

Женщина, сидящая на коленях у Слепцова громко вздохнула и чуть задрожала. Он снова сжал её грудь, уже мягче. Та прильнула к нему, продлевая ласку.

Что ж…

Василий глянул на Улитина, по обе стороны от которого сидели сразу две цыганки, одна ещё даже пела. Купец щурит глаза – пьянее барина Аквариум ещё не видал. А бриллиант на мизинце поблёскивает, говоря: и богаче тоже, и щедрее.

Слепцов подлил Дине ещё.

— И душа, просто зашлась, в той твоей песне, несравненная моя, — он продолжил умасливание певички, не забывая проследить, как она вновь осушила свой бокал. Ручейками в её уши льётся то, что так гоже ей слыхать.

— Да что я, вот Варя Панина…

Громкий хлопок – бутылка “Клико” в руках Алексея, пробка в высь.

— За талант, коего не видал ещё Петербург! — крикнул купец-табачник, пьяно поливая шампанской пеной декольте девки, трущейся на его ногах, тут же слизывая пролитое. — Гуляй купечество! — швырнул бутылку и, сунув два пальца в рот переливисто засвистел.

Певички захохотали от восторга такому шику, кроме Духовской, та млела от литого в уши елея:

— Да какая Панина! Панина перед тобой, что коза на сцене! Черна, страшна, то ли дело ты, голубка моя несравненная, — в подтверждение горячности своих