Алая птица - Анна Рудольф

навоза и рыбы, в изобилии разваленной на прилавках. Вонь перекрывала даже их собственную. С одной стороны, прохожие не шарахались от них, как от чумных, позволяя почти без последствий влиться в толпу, а с другой, она боялась представить, как долго ей придется вытравлять из себя запах. Перво-наперво, она сожжет одежду, а потом изведет пару кусков мыла.

Шахар вывел их закоулками к неприметной таверне «Приют налима» с простым деревянным щитом вместо вывески, на котором была намалевана пучеглазая рыбина.

Пошептавшись с хозяином, наемник сунул тому под нос кулак с татуировкой, в котором в следующий миг волшебным образом появился ключ, затем поманил Айрин за собой в подвал.

— Ради тебя, куколка, я выторговал полчаса в горячем источнике. Так, что давай поживее.

Когда Шахар привел ее к «источнику», слова благодарности застряли у нее в горле вместе с приступом тошноты. Над склизким каменным колодцем клубился удушливый пар, вонявший тухлыми яйцами.

— Не уверена, что…

— Полезай, — оборвал он и первым принялся раздеваться.

Айрин поспешила отвернуться. Шахар — не тот мужчина, которого она хотела бы видеть обнаженным впервые в жизни. Тем более не в таком месте. К тому же, она побоялась, что подобная адская смесь навсегда отпечатается в ее памяти и отобьет дальнейший интерес, как это, по слухам, случилось с одной девушкой в деревеньке в дне пути от Дубового Перевала.

— Ты пойдешь мыться или мне применить силу? В Верхний город не пускают смердящих оборванок, — прикрикнул наемник.

Вдохнув поглубже, Айрин с головой нырнула в горячую воду.

Смыть с себя слой грязи удалось с большим трудом. Ей по-прежнему чудился неприятный душок, идущий от волос, но она, хотя бы переоделась в чистый костюм, пусть и мужской, из самого обычного некрашеного льна.

День клонился к закату.

Наемник настаивал на том, чтобы до темноты войти в Верхний город и завершить сделку как можно скорее, но Айрин настояла на еще одной ночи на постоялом дворе, притворившись вусмерть пьяной от глотка горчащей медовухи. Как она и ожидала, Шахар долго не поддавался на уговоры, и ей пришлось слегка подебоширить: всячески дуть губы, канючить, стучать кружкой об обшарпанную столешницу, толкать его в плечо и висеть мертвым грузом, пока он вытаскивал ее из-за стола.

В результате Айрин получила одну на двоих койку и хлесткую затрещину, от которой потемнело в глазах. Ей стоило больших усилий не испепелить наемника на месте. Она уже представляла, как выжигает на нем Мекаль черту за чертой, а затем отдает приказ.

На этот раз он стянул ей запястья спереди и для верности положил поверх собственную ладонь. Но Айрин не нужны были руки. Она научилась вызывать иллюзии движением пальцев.

Она провела изматывающую бессонную ночь, ювелирно препарируя руну за руной, чтобы затем сшить их в едином узоре, основываясь лишь на интуиции и теоретических знаниях. Результат либо раскроет и погубит ее, либо подарит свободу.

Мысленно Айрин обратилась к Всевышнему с молитвой и просьбой об удаче. На лице Шахара тропическими цветами распустились руны, и княжну затянуло в чужую память.

* * *

Ее разум погрузился в ничто темнее самой глубокой зимней ночи. В этом однородном пространстве не существовало ни малейшего проблеска света, ни намека на привычный мир с его незыблемыми координатами.

Она хотела закричать, но не смогла раскрыть рта. У нее не было рта. Она пыталась пошевелить рукой, укусить себя за язык, но у нее не было рук и языка.

Не было тела, магии, мыслей, самосознания.

Кто она? Что оно?

Оно — ребенок. Мальчик. У него нет имени, только порядковый номер. Из пустоты вырывается калейдоскоп, где каждый цветной осколок — хрупкое воспоминание. Они режут неровными гранями, жгут глаза и царапают горло.

Площадка перед монастырем на безлюдной горе, изогнутые крыши, деревья с красными листьями. Мальчик знает название, но оно ничего не значит. У него в руках пара коротких палок. Ему надо бить точно по живой мишени, иначе завтра он займет ее место.

Студеный горный ручей и покрытые инеем камни. На одном из них кровавый отпечаток ладони. Шаги скользящие и уверенные. Мужчина с длинным узким мечом на поясе смотрит прямо на мальчика, и щеку разрывает рваная рана. Нет. Он больше не мальчик.

Из уст мужчины льются слова, как капли дождя во время муссона. Они стихают, когда в его грудь вонзается меч, минует ребра, протыкает плоть насквозь и выходит из спины, сияющий и совершенный. «Я больше не твой ученик» — не слова — слова ничего не значат, — но мысль, свободная от оков, как и он сам.

Ладонь женщины в его ладони. Каждое ее хрупкое движение приносит боль, а взгляд — агонию. Ее лицо — череп, обтянутый кожей. Болезнь съела ее изнутри, перед ним лишь оболочка. Она вот-вот переступит грань, а вместе с ней их нерожденный сын.

Песчаная полоска берега, едва заметная сквозь отверстие для весла, грубо выпиленное в борту. Он не знает названия, оно ни к чему. Свист кнута надрывает полотно мысли. Надсмотрщик целится в него, но попадает в соседа, и раб корчится, стонет. «Греби, таурукская крыса! Греби, пока я не сбросил тебя за борт акулам!» Картавый шарибский выблядок орет ему в лицо. Пасть смердит. Ему не жаль. У него по-прежнему, нет имени.

Каждая грань ярче предыдущих.

Побег, убийство за выживание, затем за еду, затем за деньги. Он берет свое, завоевывает славу, набивает цену. Притоны, игорные дома, богатые поместья, убогие лачуги. Его цели умирают одна за другой, заказанный товар доставляется в кратчайшие сроки. Наниматели довольны. Наниматели щедры. А над ними, как чуткий паук в центре паутины, его господин.

— … приказы Черного Лорда стоят для тебя в приоритете.

В воспоминании голос разносится эхом, но комната слишком мала. Все потому, что это не комната, а исповедальня.

— Ты должен быть благодарен. Или желаешь вернуться на галеру, раб?

Пустая угроза. Его навыки слишком ценны. Черный лотос на его ладони — подтверждение и знак принадлежности к чему-то большему.

— Что мне сделать?

— Похить девчонку и убей. Ты знаешь, где ее