Три килограмма конфет - Нельма

Приходить в себя после обморока — одно из самых паршивых состояний, что мне доводилось испытывать в своей жизни. Горло превратилось в пустыню с зияющими чернотой глубокими трещинами, покрывавшими иссохшую землю, онемевший и распухший язык с трудом помещался во рту, в глаза словно насыпали гору песка, царапающегося с каждым слабым движением век. Но самым противным была еле терпимая слабость в обмякшем теле, до сих пор стремившемся распластаться по любой поверхности. И головная боль.

Нет, не боль даже, а странное и вызывающее тошноту ощущение, словно внутри черепной коробки кто-то полным напором включил воду и она яростно хлещет, брызгает по сторонам и вымывает все мысли, чувства и воспоминания. И теперь, часто-часто моргая и пытаясь вернуть контроль над собственным телом, я готовилась заново узнать, кто я, где и как здесь оказалась.

А задача эта, как выяснилось, не из лёгких.

Цепочка отрывочных воспоминаний крутилась где-то вокруг Максима, но собрать мысли воедино не получалось. Отвлекало ещё и ощущение, что меня подвесили в воздухе и ветер нещадно треплет волосы и обдувает мою спину, тогда как один бок надёжно укутан теплом.

И только в тот момент, когда я точно не по своей воле вдруг оказалась в сидячем положении, к тому же ощутив с обратной стороны коленки прикосновение чего-то неприятно влажного и холодного, мне удалось ухватиться за маленький кончик ниточки, дёрнуть его и распутать весь клубок недавно произошедших событий, от разговора и поцелуев на лестнице до сцены в зале и драки на крыльце.

К счастью, стоило мне распахнуть глаза и сфокусировать плывущий взгляд, как передо мной показалось лицо Иванова, срывая с губ вздох облегчения. Пока мне не удавалось разглядеть, как именно он выглядит, но факт того, что он в сознании и двигается, уже обнадёживал.

Видимо, в воздухе я действительно висела какое-то время, потому что находились мы уже не у входа в гимназию, а на скамейке в ближайшем дворе, куда он принёс и усадил меня, а ещё до сих пор придерживал за плечо одной рукой, не позволяя сползти-скатиться-осесть вниз всем телом.

— Ты как? — спросил он, стоило мне первый раз нерешительно шевельнуться, потратив на лёгкое движение головой, кажется, все имевшиеся на тот момент силы. Максим присел около меня на корточки, его пальцы переместились с плеча на подбородок, властно покрутили моё лицо из стороны в сторону, словно именно на мне он искал ту рану, что привела к недавнему обмороку.

И лишь вспомнив об этом, я сразу вперилась взглядом в его ладонь, испачканную бурыми разводами уже подсохшей крови и прикрывавшую одну половину лба. В ушах снова начало шуметь, и я быстро опустила глаза себе на колени, лишь бы не потерять сознание.

— Чёрт. Посиди сама, ладно? — верно истолковав моё состояние и получив от меня согласный кивок, Максим подошёл к первому же высокому сугробу и зачерпнул горстку снега, принимаясь оттирать кровь со своих пальцев, и изредка взволнованно поглядывал в мою сторону. — Пришлось уйти подальше, пока кто-нибудь из учителей или охранник нас не увидели. Директор бы за драку из нас всю душу вытряс, и тебя бы допрашивали, как и почему это случилось, а я не хотел, чтобы…

— Что ты делаешь? — увидев, как он трёт снегом по лицу, я чуть не подпрыгнула на месте от возмущения и тут же об этом пожалела, потому что от этого резкого движения желудок совершил кульбит и меня чуть не вырвало себе под ноги.

— Что? — удивлённо переспросил Максим, очередную порцию снега прижав прямиком к тому месту над бровью, где, судя по всему, и находилась рана. — Прикладываю холод, чтобы остановить кровь.

— Немедленно убери! Снег же грязный, ты занесёшь инфекцию! Рану нужно обработать!

— Да какая рана, там просто глубокая царапина, — отмахнулся он и попытался задорно улыбнуться, но вышла какая-то пугающе-кривая гримаса и, быстро поняв это, Иванов снова нахмурился и предпочёл просто сменить тему: — У тебя ничего не болит? Я вроде вовремя успел подхватить, но мало ли…

«Сердце болит», — очень хотелось ляпнуть мне, но показалось, что это будет не очень уместно в данной ситуации. И пока он не выглядел разозлённым или обиженным, я тоже предпочла трусливо засунуть голову в песок и поиграть в провалы памяти. Может быть, достаточно сделать вид, будто ничего не произошло, и тогда вовсе удастся избежать ещё одного витка очень неприятных разговоров?

Видимо, тот резкий рывок в сторону, который я почувствовала незадолго до того, как потеряла сознание, как раз и был его попыткой подхватить меня до падения на землю. Только вот ответить на его вопрос я всё равно бы не смогла, потому что половину тела почти не чувствовала из-за холода, а вторая половина ныла так, словно мои мышцы кто-то неторопливо прокручивал через мясорубку.

— Спасибо, — судя по его пристальному и укоризненному взгляду, он тоже понял моё принципиальное нежелание делать акцент на собственном самочувствии. А объяснять ему сейчас, что мне, помимо всего прочего, ещё и ужасно стыдно перед ним за этот обморок, и вовсе не хотелось. — Если кровь больше не идёт, давай я посмотрю, что там? Обещаю больше не падать.

— Да я же говорю, просто царапина. Неудачно задел ледяную корку на краю ступеньки.

— Тогда тем более покажи, — с нажимом потребовала я, упираясь ладонями в сидение скамейки, чтобы подняться, подойти к нему и заставить убрать ладонь, словно приклеившуюся к лицу.

Очень бледному и заострившемуся лицу, надо сказать. Первое впечатление я самонадеянно списала на плохое дворовое освещение, но чем дольше всматривалась в Иванова, тем больше убеждалась, что ему бы не помешало хоть ненадолго составить мне компанию и тоже привалиться к какой-нибудь опоре.

— Ну смотри, — раздражённо отозвался он и убрал ладонь, даже развернувшись ко мне пострадавшей стороной. И с моих губ невольно сорвалось громкое «Ах!», стоило лишь взгляду остановиться на бордовой полосе, расчертившей его лоб прямо над бровью. Широкой, с красно-фиолетовой припухлостью вокруг и до сих пор сочащейся кровью, мелкими бусинками собирающейся по краю раны.