Отравители и убийцы. Книги 1-2 - Жюльетта Бенцони

— Если этот презренный человек спелся с шевалье де Лорреном, я погибла. И вам, мадам, тоже могут грозить огромные неприятности, если не сказать хуже!

— Не мучайте себя понапрасну. Битвы — моя стихия, и поверьте, теперь вам нечего опасаться. Моя сестра Тианж останется с вами, а я отправлюсь во дворец.

— Вы хотите поговорить с королем?

— Представьте себе, хочу! И не делайте такого испуганного лица! Лично мне он никогда не внушал страха. И даже если поблизости будет черной тенью стоять Ментенон, он выслушает все, что я считаю нужным сказать ему.

***

Если и существовал смертный грех, каким не грешил Людовик XIV, потому что к нему не располагала его натура, то этим грехом была праздность. Король отличался неизменным трудолюбием и никогда не приносил в жертву свою «работу короля» ни развлечениям, ни самым пылким страстям. Окна королевского кабинета зачастую были освещены далеко за полночь. После отмены Нантского эдикта он стал засиживаться чуть ли не до утра, и мадам де Монтеспан, пристально следившая, когда и куда отправился король, знала об этом лучше всех. Был уже поздний час, когда она обратилась к камердинеру Людовика Бонтану, которого знала уже много-много лет, с просьбой попросить для нее аудиенции. Аудиенции с глазу на глаз, уточнила она, не желая видеть соперницу, сидящую в кресле с вязаньем в руках. Она готова была прийти на следующий день, если сегодня встреча наедине окажется невозможной, но то, что она собирается сообщить королю, предназначено исключительно для короля.

Не желая, чтобы ее заметили, маркиза надела черную кружевную маску и на свое черное бархатное платье с белой атласной вставкой накинула плащ из тафты с капюшоном. Единственным ее украшением был великолепный рубин на золотой цепочке и рубиновые браслеты.

Низко склонившись над столом, освещенным целой кипой белых свечей, Людовик писал. Он поднял глаза, услышав шуршание шелка, осведомившее его о том, что его приветствуют реверансом. Он ограничился движением руки, указав на кресло перед письменным столом. Атенаис села и терпеливо ждала, пока король закончит писать письмо. Наконец он бросил перо, посыпал листок золотой пудрой, чтобы высушить чернила, сложил его, отодвинул в сторону и посмотрел на посетительницу.

— Вы сообщили, что хотите поговорить со мной о важном деле, и я, надеюсь, порадовал вас, пригласив тотчас же. Я перед вами и готов вас выслушать. О чем пойдет речь?

— О похищении, сир, которому предшествовало неоднократное изнасилование и которое завершилось бы окончательным исчезновением жертвы, если бы в это дело не вмещалась я.

— Неужели? Если бы меня клонило в сон, вы в один миг прогнали бы сонливость! А теперь объяснитесь.

— Буду краткой, сир. Только что я увезла из некоего дома в Пуасси мадам де Сен-Форжа, которую доставили туда прошлой ночью, опоив снотворным. Она должна была пробыть там недолго, а дальше отправиться в неизвестном направлении. Предполагалось, что след ее потеряется навсегда.

Король нахмурил брови.

— Мадам де Сен-Форжа? Опять она?

— Да, сир, опять она! Вот уже несколько месяцев она живет в непрекращающемся кошмаре, и защитить ее готов был только ее несчастный супруг, но поплатился за это жизнью. После чего Ваше величество сочли самым предпочтительным наложить на несчастную молодую женщину опалу. Но наказывать нужно было не ее, Ваше величество!

— А кого же?

— Господина де Лувуа, который, забрав ее из Бастилии, поместил мадам де Сен-Форжа в принадлежащий ему охотничий домик и несколько раз изнасиловал. Он продолжал бы свои бесчинства, если бы не явилась его супруга и не выгнала узницу. Господин де Лувуа продолжал преследовать несчастную своей бесчеловечной страстью, внушая ей ужас. А вчера он выкрал ее из дома, послав за ней карету, точь-в-точь такую же, как моя, и посадив в нее служанку, которую я выгнала за воровство. Графиню привезли в дом неподалеку от Пуасси, куда господин де Лувуа должен был явиться сегодня и увезти ее... один бог знает куда. Я пришла к вам, сир, с двумя жалобами: одна из них от мадам де Сен-Форжа на учиненное над ней насилие, а вторая от меня — на подделку моей кареты и привлечение служанки-воровки, что волей-неволей вовлекло меня в черное дело.

— Каким образом вы узнали о похищении?

— Старый друг мадам де Сен-Форжа сумел проследить за каретой, которая, к счастью, уехала не так далеко от Сен-Жермена. Он предупредил нас, и Шарлотта была вовремя спасена... Вовремя и без скандала.

— Нас? Я прекрасно понимаю, что вы были не одна, совершая этот подвиг. С кем же?

— Если король мне позволит, этот секрет я еще некоторое время сохраню в тайне. Зато добавлю одну подробность, к которой хочу привлечь внимание Вашего величества. Дом неподалеку от Пуасси принадлежит не господину де Лувуа, а одному из его друзей... недавних и неожиданных.

— Имя!

— Шевалье де Лоррен. Я знаю, что поверить этому трудно, я сама бы не поверила, если бы не видела собственными глазами, как доверительно они беседовали, шествуя под ручку по Зеркальной галерее.

Глаза Людовика загорелись гневом.

— Вы сами их видели?

— Могу поклясться. И не я одна. Мадам де Дюрас обернулась, не в силах скрыть удивление. Брови господина де Сен-Прие поднялись так высоко, что их не стало видно из-под шляпы. И, согласитесь, это редкое зрелище стоило такого удивления, — заключила маркиза с насмешливой улыбкой, и король невольно ответил ей тем же. Напряжение разрядилось.

Общая улыбка словно бы переселила их на миг в те времена, когда, сгорая во взаимной страсти, они то без удержу смеялись, то изнемогали от наслаждения.

— Поженились карп и заяц, как в басне Лафонтена, — внезапно произнес король, задумавшись. — Интерес де Лувуа для меня очевиден: подружившись с шевалье, он отводит от себя подозрения, но я пытаюсь понять, что в этом деле понадобилось де Лоррену.

— На этот вопрос у меня нет ответа, сир, но вы можете не сомневаться, что интерес, несомненно, присутствует.

— Где сейчас находится мадам де Сен-Форжа?

— У меня в Кланьи. Злые силы словно сговорились встречаться в ее особняке в Сен-Жермене, где она хотела одного: жить настолько тихо, чтобы о ней забыли.

— Забыли? Не так-то это просто. Вы знаете придворных. Будь она дурнушкой или заурядной девицей, ее бы давно оставили в покое, но она так обворожительна! А таких здесь не прощают.

— Но разве существуют преграды для