Зеркала - Мария Николаевна Покусаева

Ознакомительный фрагментне упала. Снежинки завертелись вокруг, как потревоженные осы, прямо перед лицом, и я зажмурилась, выставила вперед руку, отмахиваясь от них. В тишине, сквозь которую не пробивалось ни звука снаружи, словно бы город и правда заснул под этим внезапным снегом, я услышала легкий звон – словно хрустальные подвески на люстре случайно задели, и чей-то вздох – прямо за своей спиной.

Я обернулась.

То, что я видела, я, к счастью, забыла на время. Я вспомню это потом, когда буду готова и к чудесам, и к чудовищам. А пока за моим «обернулась» шла темнота.

Дым и зеркала

Я улыбнулся, а идиотка, хоть и без того болезненно бледная, побледнела еще больше и заложила ручки за спину. Чтобы скрыть их дрожь.

© Анджей Сапковский «Золотой полдень»

Когда я проснулась, у меня все еще болела голова – неприятно и тяжело, как после температуры. Я поморщилась, переворачиваясь на спину. Открывать глаза не хотелось, но пришлось, потому что я проснулась где-то не там, где должна была проснуться. Не дома. Не у сестры. Не в гостях у кого-то из своих знакомых.

И точно не в отделении полиции или больницы, потому что в таких местах вряд ли будут резные деревянные панели на потолке.

Я попыталась сесть, получилось с трудом, потому что спала я на узковатом, каком-то старомодном диванчике, жутко неудобном и явно не приспособленном для того, чтобы на нем спать. Кто-то – не знаю, кто – подложил мне под голову подушку и попытался прикрыть ноги пледом, который теперь почти свалился на пол.

Как мило.

Попытка вспомнить, кто это сделал, как я вообще сюда попала, оборачивалась ничем.

Кеды обнаружились под диваном прямо на паркете, носок к носку, пятка к пятке, куртка и рюкзак – на кресле рядом, таком же вычурно-старомодном как диванчик. Все было сложено аккуратно, с педантизмом почти – точно не я делала. Я бы просто бросила, хорошо, что не на пол, и кеды бы валялись в соседнем углу.

На низком столике рядом стоял канделябр с тремя свечами, и вот это, пожалуй, было страннее всего. Два огонька освещали пространство передо мной, отражаясь в стеклянных дверцах шкафов и бликуя на лакированном дереве, и кроме этих огоньков другого освещения в комнате не было. Даже люстра не свешивалась с потолка.

Третья свеча погасла. Я все еще чувствовала запах дыма, который, возможно, и разбудил меня.

То ли проблемы с электричеством – большие. То ли – с головой у того интерьерного фрика, в гостях у которого я оказалась. Ну кто будет жечь свечи в канделябре, которому место явно в музее? Тяжелом, металлическом, с какими-то цветами и листьями, красота.

То, что эта штука была тяжелой, я проверила опытным путем – просто взяла канделябр с собой. Обе пары двустворчатых дверей, ведущих в комнату – или из нее, кому как нравится, были закрыты. Я не знала, что пряталось за ними, и торопливо искать в темноте выключатели не планировала. Я ступала осторожно, боясь произвести лишний шум, словно на любой слишком громкий звук откуда-нибудь обязательно появится строгий дворецкий и шикнет на меня, непонятно как оказавшуюся посреди этой странной почти роскоши. Сил и времени рассматривать все у меня не было, но я замечала то узор на обоях, то отблеск хрусталя в шкафу, то фигурку на полке над камином.

Камин.

Судя по всему – работающий.

Не то чтобы жуткая редкость, но ни у кого из моих знакомых не было исправного камина.

Одна из дверей оказалась заперта, а вторая вела в маленький, узкий коридор, который заканчивался дверями. Закрытыми, но неплотно. Из-под этих дверей пробивался свет.

Я прошла вперед мимо двух стрельчатых окон с узором из мелких стекол. Огоньки свечей дробились и бликовали в них. Увидеть, что там, снаружи, было невозможно, я только чувствовала, как от окон веет зимним холодом.

Двери открылись легко, почти бесшумно, и первое, что я увидела, было высокое зеркало в человеческий рост, стоящее в углу так, что в нем отражалась почти вся комната, освещенная желтоватым светом: книжные шкафы, закрытый комод, заваленный сверху бумагами, кусок стены, письменный стол. За этим столом, положив руки под голову, спал незнакомый мне человек.

Я не успела оторвать взгляд от зеркала и обернуться, как он проснулся, словно почувствовал, что я здесь. Проснулся, поднял голову и посмотрел на меня прямо из зеркала, пристально и чуть хмуро, будто бы не понимал еще, что происходит. Примерно как я пару минут назад.

Я развернулась так резко, что еще одна из свечей потухла, оставив в воздухе тонкую нить дыма.

– Д-д-доброе утро, – прохрипела я, не придумав ничего лучше.

Он выпрямился и зевнул, прикрывая рот ладонью. На пальцах сверкнули кольца. Я запнулась и растеряла все слова, которые могла бы сказать, только смотрела вперед, чувствуя, как начинают пылать щеки.

Он был бледным настолько, что это бросалось в глаза, худое лицо казалось изможденным из-за глубоких теней под глазами, но ни усталость, ни заспанный вид не делали его менее… красивым? Даже, наверное, наоборот. Они ему шли, как некоторым идут мешковатые свитера и растрепанные волосы – то, что иных неудачников, простых людей, превращает в чудовищ. Если бы я видела этого человека раньше, я бы точно его запомнила. Такие мальчики красоты небесной, о скулы которых можно порезаться, обитают в других мирах. Не там, куда заглядывала я.

Парень провел рукой по волосам, таким явно привычным жестом убирая длинные черные пряди со лба, и уставился на меня, по-птичьи наклонив голову набок. Он молчал и едва заметно хмурился, разглядывая меня, отчего в его лице появлялось что-то недоброе.

Хищное.

Мне почему-то резко расхотелось выяснять, как я тут оказалась.

Я поежилась под едким и прямым взглядом и поудобнее перехватила канделябр, который так и норовил выскользнуть из рук. Руки мне хотелось спрятать за спину, чтобы скрыть их дрожь, еще и рукава натянуть, но нет.

– Я дико извиняюсь, – сказала я уже не таким хриплым голосом. – Не могу вспомнить ничего из вчерашнего вообще. Может, ты просто дашь мне адрес, я вызову такси и свалю, пока мне не пришлось краснеть за свои подвиги?

Чужой взгляд зацепился за канделябр, тонкие губы дернулись в усмешке – один краешек пополз вверх, словно вся ситуация казалась незнакомцу забавной.  Он все еще молчал, только