Кощеева жена - Екатерина Валерьевна Шитова

Ознакомительный фрагментсарае повисла тяжелая тишина, Матрена слышала лишь стук своего сердца. Яков Афанасьич захрипел, взялся за рукоятку ножа и сильным движением выдернул его из-под ребер. Матрена смотрела на все это, остолбенев от ужаса. Рубаха мужчины была порвана, но крови на ней не было. Сам Яков Афанасьич улыбался жуткой улыбкой, глядя на испуганную девушку.

– Ты думаешь, что сумеешь убить меня? Дура ты дура, Матрешка! Не сумеешь!

Он почесал затылок и отбросил нож далеко в сторону.

– А хочешь знать, почему?

Он вопросительно взглянул на Матрену, и та неуверенно кивнула.

– Потому что нет у меня смерти! Заговоренный я!

– Ну точно Кощей… – еле слышно произнесла Матрена.

Мужчина несколько секунд смотрел в лицо молодой снохи, которое бледнело все сильнее и сильнее. А потом запрокинул голову кверху и засмеялся: громко,раскатисто и победоносно. Матрене показалось, что все это не по-настоящему, что ей снится страшный сон, и скоро он закончится. Когда Яков Афанасьич подошел к ней, она не шелохнулась, не могла двинуть ни рукой, ни ногой. А когда он снова повалил ее на пол и задрал юбку, она даже не закричала. Все тело ее налилось странной тяжестью и обмякло.

“Это страшный сон, и скоро он кончится…” – звучало в голове несчастной, испуганной девушки…

Спустя несколько минут, которые тянулись, будто целая вечность, Матрена осталась лежать в темноте одна. Яков Афанасьич натянул свои портки и, довольно кряхтя, вышел из сарая. Матрена заплакала, прижимаясь щекой к грязному полу.

Позже она поднялась на ноги и неуверенной, шатающейся походкой, пошла в дом. На ее светлой льняной юбке виднелись следы крови…

***

за пять лет до случившегося

– Ох, не знаю, Серафима. Рожа-то у нее симпатичная, но уж больно она тощая. Плохо работать будет. Да и внуков каких мне потом народит? Таких же тощих, как сама?

Яков Афанасьич почесал лысый затылок, взял со стоял глиняный кувшин с квасом и начал пить, тонкие струйки мутно-коричневой, кисло пахнущей жижи потекли по его усам и бороде, закапали на рубаху.

– Ты не смотри, что она тонкая, как тростинка. Она работать может, как лошадь! Да и сынок у тебя еще молод, тринадцать лет всего парню! Пока растет и мужает, ты ее еще раскормить успеешь. Глянь зато, какие у нее бедра широкие! С такими бедрами она тебе с десяток внуков народит!

Яков Афанасьич обернулся и еще раз посмотрел на девушку. Она стояла, прижавшись к стенке, щеки ее пылали румянцем, в глазах застыл страх.

– Эх, все-таки еще поразмыслю, Серафима. Больно она у тебя еще юна, – откусив большой кусок от краюшки хлеба, проговорил мужчина.

– Семнадцать лет! – воскликнула тетка Серафима, – Самый возраст для замужества! Чего в девках-то сидеть? Да и сам подумай, дорогой сват, мне она – лишний рот, своих девок едва кормлю. А тебе в хозяйстве лишняя баба все равно пригодится. Станет работницей при Анне Петровне. А через пару лет у них с твоим Тишкой уже будет настоящая семья.

– Ладно, Серафима, пойду, пожалуй, подумаю еще, поразмыслю, – произнес Яков Афанасьич и встал из-за стола.

– Нечего думать, дорогой мой! – торопливо воскликнула женщина и, бросив злой взгляд на девушку, схватила мужчину за руку, – чего тут думать? Надо брать!

– Такие дела наспех не делаются!

Яков Афанасьич высвободил руку и, нахлобучив на голову малахай, взял в руки полушубок и вышел в сени.

– Как звать-то ее? Из головы вылетело, – обернувшись через плечо, спросил он.

– Матрена, – крикнула в ответ Серафима.

– Матрена, Матрена… – задумчиво проговорил Яков Афанасьич.

Напоследок он бросил взгляд на девчонку, которая осмелилась поднять глаза, и до того сильно уколол мужчину темный, жгучий взгляд, что даже больно стало где-то в груди.

– Ух, до чего черна! – в сердцах прошептал он и захлопнул тяжелую входную дверь.

Тетка Серафима, сдвинув цветастую занавеску в сторону, посмотрела в окно на удаляющуюся от дома мужскую фигуру, и только потом повернулась к девушке, которая по-прежнему, стояла не шевелясь.

– Слушай меня, Матрешка, – прошипела она, нахмурив брови и яростно сверкнув глазами, – если только он тебя в жены своему сынку не возьмет, я тебя в лес уведу и там оставлю. Поняла?

Матрена посмотрела на тетку и кивнула через силу, сжав за спиной кулаки.

– Если же все-таки возьмет, да ты чем-нибудь им там не угодишь, я тебя назад не приму. Пойдешь побираться по улицам, так и знай. А теперь брысь отсюда!

Тетка Серафима отвернулась, взяла с блюдца румяную ватрушку и откусила от нее большой кусок. Матрена резко развернулась, взмахнув черными косами, и выбежала из кухни. Она страстно мечтала избавиться от ненавистной тетки, у которой жила вот уже десять лет, но никак не могла подумать, что та задумает выдать ее замуж за тринадцатилетнего мальчишку-сопляка. Что с таким делать? Разве что сопли ему утирать! Да и отец у него странный – так внимательно ее рассматривал, будто невесту выбирал не сыну, а самому себе.

Наверняка, это все теткины проделки – она не любила двоюродную племянницу и никогда этого не скрывала. Матрене доставалась самая тяжелая работа и самая скудная еда. Она ходила в обносках, ее платья пестрели заплатами, тогда как родные дочки Серафимы любили принарядиться. Иногда они в тайне от матери давали Матрене платок или юбку, если та шла с ними на вечорку, тогда худая, черноволосая замарашка Матрена преображалась до неузнаваемости.

Темные глаза ее были полны огня, щеки покрывались румянцем, губы алели, а высокая, острая грудь судорожно вздымалась и опускалась. Черноволосая красавица Матрена бойко и самозабвенно кружилась в танце в центре общего круга. Парни засматривались на нее, и несколько раз она даже целовалась с самыми смелыми из них. Матрена мечтала, что когда-нибудь один из парней, непременно самый красивый и статный, посватается к ней, но тётка Серафима и тут успела ей навредить, сосватав ее какому–то сопливому мальчишке.

Двоюродные сестры, узнав подробности предстоящей помолвки, шушукались и смеялись за спиной Матрены. А она злилась и сжимала зубы от бессильной ярости.

– Чтоб вас обеих за пьяниц выдали! – шептала она, но так, чтобы никто не услышал.

Ей хотелось, чтобы Яков Афанасьич насчет нее передумал, забыл бы дорогу к их дому, но мужчина, похоже, был настроен весьма серьезно. Вскоре он вернулся к Серафиме вместе с сыном. Белобрысый мальчишка по имени Тихон сидел на лавке красный, как рак, и взволнованно смотрел по сторонам. От него на всю кухню пахло потом, и лоб его покрывала испарина. На Матрену он смотреть боялся, взглянул на нее лишь один раз, когда отец гаркнул зычным