Моя навеки, сквозь века - Марина Повалей

— Баста! Баста! Прошу вас! Я всё! Всё расскажу!

Слепцов отряхнул руки, не глядя на заплаканную, испуганную мадам.

— Итак, за что Лидваль принёс пятьдесят тысяч рублей в ваш дом на Каменноостровском проспекте?

Василий сел и приготовился слушать.

— С Эриком мы знакомы давно, моя соседка, Саша Цеховая… он, я… мне бы покурить…

— Курите.

— Он постоянный клиент её ателье.

— Ателье?

— Ателье “Мадам Эстер”.

Что ж, кое-что становится на свои места: ателье мадам Эстер знаменито на весь Петербург. Одеться там может любая девица, да без денег. Главное условие – чтобы девица была хоть сколько не отвратной. Мадам Эстер продавала таких девиц своим “друзьям”.

— Я случайно узнала от Владимира, что Гурко… что он намерен быстро, без лишней волокиты, найти человека, что сможет сделать большую поставку хлеба, он бахвастался перед Диной, вот тогда-то я и рассказала о том Эрику Лидвалю, чтобы узнать, нет ли у него кого, кто мог бы помочь замминистра, услуга такому человеку могла бы мне на руку сыграть. А он, возьми и вызовись сам, — Сытова заговорила быстрее: — я не хотела, понимала, что дело серьёзное, что Эрик не справится, он ничего не смыслит в таких делах, он только вотер-клозетами своими занимался, да казино… тогда он предложил мне пятьдесят тысяч (6), уверен был, что заработает на этой поставке стократ больше… я и взяла. Да и как было не взять? Мой век короток. Здесь, в аквариуме, я на птичьих правах. Не сегодня-завтра меня сдвинут и Заплаткин поставит какую другую, а мне? Что мне делать было? Так хоть шанс есть на спокойную старость, своё дело открыть…

— Что дальше?

— Ничего, — та пожала пухлыми плечами. — Я ничего больше не знаю… просто познакомила, клянусь, ваше благородие. Просто свела, я не причастна…

— Если вы мне соврали – я узнаю. Если умолчали в чём-то, тоже узнаю, — Василий встал, отыскав ключ, направился к выходу, — сразу за мной не выходите. Через полчаса. И прикройтесь! Бога ради!

Он сразу нашёл её глаза. Словно чувствовал, как через стенку они его сверлили всё это время. Нелепо… но Слепцов не мог унять руки. Пока шёл зачем-то оправлял фрак, ровнял запонки. Знал прекрасно, что одежда его безупречна, но взять под контроль руки не выходило.

— Вы покончили? — спросил, подойдя прямо в облако дыма, выпущенное тем болезным, что так и сидит один.

— Ни в коем случае! — пожалуй, слишком громко ответила Алиса. Одной рукой схватила ладонь Павлова, другой взялась бокал.

Тарелка её с гусиной печенью осталась не тронутой.

Мать честная! Да она ж пьяна!

— Мы будем сегодня с Николаем кутить! — ошарашила, отпив.

— Ну конечно. Как скажете, Алиса Ивановна, поедемте, отвезу вас кутить, — Василий подал знак официанту.

— Вас мы с собой не берём.

Наверное, Слепцов просто очень устал, чтобы усмирять свою барышню здесь, на глазах у публики. Он бы и послушал её лепет, но не при посторонних.

— Василий Александрович, — Павлов, совершенно трезвый, указал на пустующий стул. — Вы можете присоединиться к нашей компании, можете спокойно ехать. Вам нет причины переживать за Алису Ивановну.

Так-то оно так, но…

— Принимайте как угодно, но я не уйду отсюда без барышни Кос, чего бы мне это ни стоило, — сказал, склонившись на ухо поверенному, и уже подошедшему официанту велел распорядиться готовить экипаж.

Они уехали.

Девица – абсолютно невменяемая, шла, покачиваясь, но перед тем, изрядно потрепала штабс-капитану нервы, со своим дружком.

— Как же вы покажетесь такая домой? — спросил, когда с горем пополам они забрались в карету.

По дороге Алиса так и норовила упасть, несколько раз подскальзывалась, но Слепцов чудом успевал её ловить. Кабы не приличия, взял бы на руки и дело с концом.

— Я не поеду домой… ик!

— Это как?

— Ик! Я сказала маме, что ночую сегодня у Мари, мама отпустила… ик!

— А Мари?

— А Мари я предупредила, что маменька может справиться… ик! обо мне…

— Что же вы намерены были делать? — он не мог не улыбаться, глядя, как глаза её сверкают от выпитого, в темноте кареты, щёки горят от смущения, а голос звучит звонко, обрывисто. А губы говорят всё невпопад. Снова.

— Напиться! Ик! А потом на морозе гулять, до полудня, пока протрезвею… ик!

— Эвона как… милчеловек, — Василий два раза стукнул по стенке кареты, высунулся из окна: — меняем адрес: на Большую Конюшенную едем, девятый дом.

— К вам? — она смешно замотала головой, выпучив глаза. Будто трезвее стала. — Не поеду к вам! У вас же там целый дом народу! Слуги, родные…

— Слуги спят давно. Да и не много их, мать в поместье уехала, скоро не вернётся. А гулять до полудня, вы уж простите, я вас не пущу. А во мне самом хмеля столько нету, чтобы вам компанию составить. Так что решено: ночуете у меня, Тоня вам комнату подготовит, она молчать умеет, да и нравитесь вы ей, — Василий ждал, что барышня спросит, откуда он, Василий, знает об их с Тоней знакомстве, но та словно и не заметила, — за честь свою не тревожьтесь, ночью никто не увидит, а завтра выйдете в сопровождении.

Отчего-то она не стала спрашивать, как именно и с кем она выйдет.

— Значит… ик! Вы, Василий Слепцов, везёте меня в особняк Слепцова, ик! На Большую Конюшенную?

Так странно это прозвучало, словно… как будто надо было непременно ей проговорить эту свою белиберду. Василий только кивнул, соглашаясь. Пусть называет и дом его странным названием, и слова свои странные говорит… лишь бы говорила с ним, не как эти дни.

Барышня отвернулась к окну в тот миг, когда где-то пропел первый петух. Она улыбнулась, и в ответ на эту улыбку, хоть и не ему адресованную, Василий тоже улыбнулся – такая хрупкая, нежная… скукожилась вся, пьяненькая… сейчас бы снять её с сиденья да на колени к себе усадить, и закрыть от всего мира. От мыслей её тревожных, дел мятежных…

Нельзя! Это не девка крестьянская, и не купеческая вдова, такой ангел подобного поведения к себе не стерпит.

Впервые Слепцова одолевали эдакие чувства…

Он подал руку своей барышне,