Миллиардер Скрудж по соседству - Оливия Хейл

Адам стонет.

— Холли, я пытаюсь быть джентльменом.

— Я ценю это, но ты не обязан быть им.

— Да. Потому что такое чувство, что это могло бы… хорошо. Я хочу, чтобы у нас с тобой все было правильно. Это, — говорит он, предупреждающе поднимая палец в мою сторону, — не может быть просто рождественским перепихоном.

Я прикусываю нижнюю губу, тепло разливается по груди.

— Нет?

— Нет, черт возьми.

Я с улыбкой смотрю на меню, подыскивая нужные слова и не могу найти ни одного. Все происходит быстро, и это прекрасно, и теплое чувство в груди угрожает ударить в голову.

— Кстати, я хотела кое-что сказать. Я начала писать статью о Фэрхилл. Как мы и шутили.

Он откладывает меню.

— Да ладно? Расскажи.

Что я и делаю, заваливая его историей. Как все начиналось и к чему идет, и у кого я хочу взять интервью. Он задает вопросы и слушает, не сводя с меня темных глаз с неподдельным интересом. В ответ рассказывает о своей работе и о том, как многое в ней сильно отличается от того, что он делал вначале. Оказывается, у нас много общего.

Ни один из нас не находится в месте, которое мы любим.

За исключением, конечно, этого момента. Потому что нигде я не хотела бы оказаться сильнее, чем в грязной закусочной в северном Мичигане с Адамом Данбаром.

После ужина он отвозит нас домой и паркуется на подъездной дорожке к дому Данбаров.

— Как мы это сделаем?

Я натягиваю шапку ниже на уши и смотрю в зеркало заднего вида. Дом родителей освещен, как обычно, так по-рождественски и красиво, что это вызывает улыбку. И я ничего не вижу через окна гостиной. Они опустили жалюзи. У нас нет зрителей.

— Начинаем, — говорю я. — Беги, беги, беги!

Адам смеется и ведет нас по заснеженной земле к входной двери. Я туго натягиваю шарф на лицо как грабитель банка. Адам смотрит на меня и снова хихикает.

Мы заходим в дом. Там очень тепло, ничто не сравнится с прошлыми выходными, когда мы провели их вместе перед камином. Я не могу смотреть на этот чертов камин, не краснея.

Адам осторожно снимает слои, в которые я закуталась с головой.

— Как думаешь, твои родители были бы сильно против?

Я просовываю руки в шлевки его джинсов.

— Нет, вовсе нет. Они были бы в восторге. В этом-то и проблема.

— И почему?

— Папа дал бы тебе свое благословение на предложение.

Адам усмехается.

— Очень великодушно с его стороны.

— Они бы делали всевозможные намеки.

— Так хотят видеть тебя замужем?

Я пожимаю плечами.

— Возможно, не замужем, но определенно остепенившейся. Они вместе с девятнадцати лет и, естественно, думают, что все остальные, кто не выбирает тот же путь, поступают неправильно.

— Что ж, тогда мы вместе поступаем неправильно, — говорит Адам. Он берет меня за руку и тянет вглубь дома. Несмотря на отсутствие мебели и произведений искусства, это пространство больше не кажется грустным. Только не с освещенной рождественской елкой и ароматом имбирных пряников, все еще витающим в воздухе. Вчера я заставила его испечь печенье вместе со мной, во время обеденного перерыва, когда я якобы повела Уинстона на прогулку. Адам протестовал, но мне потребовалось всего лишь посыпать его мукой, чтобы тот сдался.

Мы поднимаемся наверх и подходим к открытой двери его спальни. Кровать посередине, как обычно, в беспорядке. Мы хорошо использовали ее после выпечки имбирных пряников.

— Куда ты меня ведешь? — говорю я с притворным страхом в голосе.

— Просто хочу кое-что показать.

— Здесь?

— Да. Ты сказала, что кое-что тебе понравилось раньше.

— Понравилось?

Он отпускает мою руку и начинает расстегивать свою рубашку.

— Что-то, что тебя возбудило.

Я смеюсь, наблюдая, как он медленно обнажает прядь темных волос на груди. Глуповатая сторона скрывается под холодной, спокойной внешностью, которую он демонстрирует миру. Это напоминает об Адаме, которого я знала — об Адаме, о котором начинаю заботиться.

— Вау, — говорю я. — Ты рекламируешь себя, не так ли?

Он разводит руками, улыбаясь.

— Да. Изнасилуй меня, Холли.

Как девушка может отказаться от такого предложения?

* * *

После этого я лежу в его объятиях. Кожа Адама теплая и упругая под блуждающими пальцами, свидетельство ежедневных тренировок. Я же занимаюсь йогой не каждый день, а скорее три раза в неделю.

Проводить вместе время и видеть, как он себя ведет, немного раздражает. Я вдохновлена и привлечена, но это напоминает, что не реализую свой потенциал. Мне это не совсем подходит.

Глаза Адама закрыты, а дыхание глубокое. Не спит, но близок к этому. Усталость после оргазма — это то, что я нахожу невероятно милым.

— Адам? — шепчу я.

— Мм?

Я провожу пальцами по его груди и волосам, которыми восхищалась ранее.

— Отец — причина, по которой ты ненавидишь Рождество?

Он не открывает глаза.

— Отличная тактика, Холли. Утоми мужчину оргазмами, прежде чем приставать к нему с личными вопросами.

— Спасибо. Довольно умно, не так ли?

— Ммм. Очень.

Я прижимаюсь поцелуем к его коже, и грудь Адама вздымается от глубокого вдоха.

— Да, — говорит он. — Это короткий ответ.

— Быть сыном мистера Кристмаса, должно быть, нелегко, — говорю я. — Не думаю, что люди в городе понимали это, когда так высоко его хвалили. Я имею в виду, до приезда копов.

— Это было не так, — он находит мою руку и поворачивает, поднимая над грудью. Мои ногти выкрашены в темно-красный цвет, чтобы соответствовать платью, которое планирую надеть. — Рождество никогда не было спокойным праздником. Скорее самым беспокойным временем года.

— Могу себе представить.

— Каждый год он хотел превзойти показатели продаж предыдущего года. Мама помогала ему, как ты знаешь. Большую часть лет мы не праздновали дома.

— Совсем нет?

Адам улыбается. Это самоирония.

— Мы снимались в «Рождественском утре», кажется, до тех пор, пока мне не исполнилось десять. Но после этого они решили, что я достаточно взрослый, чтобы не притворяться. Папа работал весь день.

— Он был интересным персонажем.

— Интересным, — бормочет Адам. — Он был нарциссом и мошенником, а мать превратила погруженность в себя в форму искусства. Они, вероятно, были худшими людьми друг для друга.

— Мне очень жаль. Не похоже, чтобы в этом доме было хорошо расти.

Он пожимает плечами.

— По крайней мере, было много времени и свободы делать то, что я хотел. Не так уж плохо. Но Рождество? Определенно плохо.

— Я понимаю, почему ты думаешь, что все дело в коммерциализации.

— Больше, лучше, ярче, — бормочет Адам. Это один