Золушка и Мафиози - Лола Беллучи

и прижимает руку к груди, несколько секунд смотрит на меня со смесью ужаса и возмущения на лице, прежде чем прийти в себя. Она поднимается из позы, в которой все еще находилась, наконец-то прекратив обслуживать меня, затем опускает свое тело на стул рядом со мной и облизывает губы.

Ее выдох долгий, медленный и шумный, как будто я ударила ее ножом и ей нужно время, чтобы справиться с кровотечением.

— Что ж, я верю, что ты решишь эту проблему как можно скорее, — наконец заверяет она, и теперь уже мой рот открывается.

Я начинаю говорить несколько раз, но ни разу не издаю ни звука.

Этого действительно не может быть.

Я опираюсь локтями на стол и опускаю лицо к рукам. Мои пальцы впиваются в корни волос на лбу, и мне хочется выдернуть их, пока не останется ни одного.

— И ты должна быть безупречна сегодня вечером, — говорит она мне. — Мы устраиваем уборку в приходской столовой по случаю празднования Дня святой Марии. Я вызвалась работать вместе с тобой. Мы должны начать завоевывать расположение верующих. Мы не хотим, чтобы они говорили о тебе то же, что и о твоей подруге.

— Мама! — протестую я, и это мой предел.

Я встаю со стула, с громким скрипом волоча его по полу, и выхожу из комнаты, так и не съев ни одной чертовой канноли. Я потеряла чувство голода.

Может ли моя жизнь стать еще хуже?

Мне нужно научиться держать язык за зубами или хотя бы перестать делать или думать то, что заставляет моих ангелов-хранителей, а может, и саму Святую, чувствовать себя не в своей тарелке.

* * *

Я качаю головой, сохраняя небольшую фальшивую улыбку на лице, пока священник продолжает поздравлять меня со свадьбой. Кто-то должен дать мне медаль за это.

Лучше! Я заслуживаю канонизации за то, что не сбежала с криками, услышав от самого священника, что приход уже заказан на мою свадьбу через три недели. Три гребаные недели!

— Михаэль готовится к отъезду из Италии. — Отец Армандо вываливает на мои колени очередную порцию новостей, то ли не заботясь о том, что он является вестником горьких известий, то ли полагая, что я и так их все знаю — вот почему свадьба так быстро, не так ли? — Я рад, что у тебя будет возможность увидеть больше мира за этими стенами.

Его нежная улыбка сжимает все внутри меня. Он хороший священник, никогда не осуждающий и всегда принимающий. В подростковом возрасте я много времени проводила в этом приходе, убегая от дома и маминых ожиданий. Отец Армандо никогда не заставлял меня стыдиться этого, и, более того, он всегда давал мне возможность говорить то, что я действительно хотела, если это не совпадало с планами моих родителей. София никогда не знала, а в нашем мире доверие ценится гораздо больше, чем деньги.

Мне хочется затащить священника в ризницу и выплеснуть все чувства, с которыми я борюсь, но из-за напряженного гула вокруг меня по меньшей мере двух десятков женщин, которые приходят и уходят с ведрами, метлами и швабрами, это невозможно.

Сегодня вечером стены общины обрели уши, и, в отличие от священника, они совсем не надежны.

Я делаю все, что могу: сохраняю улыбку на лице, чтобы она не сползла ни при каких обстоятельствах, и качаю головой, соглашаясь с каждым словом, которое вылетает из уст стоящего передо мной человека о моей якобы свободе. И в очередной вероятной игре обиженных на меня ангелов мой взгляд падает на угол потолочной росписи, который я никогда раньше не видела.

Я могу прекрасно описать обнаженных ангелов, разбросанных по сводчатой поверхности, облака, могу наизусть назвать цвета платков, которые держит каждая из десятков фигур. Но эту птицу в позолоченной клетке в углу у витража я никогда не видела. А если и видела, то не настолько, чтобы запомнить.

Птицы в клетке никогда раньше не были предметом моих размышлений. Возможно, я вижу ее сейчас, потому что мне предстоит прожить жизнь, похожую на ее: запертую в роскошной клетке. Если она роскошная. В этом я даже не могу быть уверена. Но зачем торопиться? Через три недели я все узнаю.

17

ТИЦИАНО КАТАНЕО

Она отвлечена настолько, что не заметила моего появления, несмотря на зеркало в нескольких шагах от меня. Ее аромат жасмина донесся до меня, как только я ступил на лестничную площадку, задолго до того, как я добрался до гардеробной.

Я не удивился, почувствовав его запах даже в этот час. В нем есть что-то такое, что, как и в его владелице, что-то всепоглощающее. С тех пор как я выкрал Рафаэлу из крыла Витторио, кажется, что она разбросала букеты жасмина по всему моему дому. Или, возможно, ее аромат прилип к стенкам моего носа, и это еще один из многих беспрецедентных эффектов, которые эта женщина оказывает на меня.

В прическе, которую она всегда носит на работу, уже есть несколько свободных прядей. Они свисают перед ее лицом, когда Рафаэла встает на цыпочки, чтобы дотянуться до высокой полки. Ее полуприталенная униформа, с рукавами белой рубашки, сложенными до локтей, вытягивается, но, к сожалению, не показывает мне ни кусочка своей аппетитной кожи.

Мне требуется две секунды, чтобы подойти к ней, и я даже не задумываюсь об этом. На самом деле, когда она в комнате, мне приходится думать, чтобы не двинуться к ней.

— Теперь ты просто дразнишь меня, — шепчу я, зажав ее тело между шкафом и собой. Она перестает двигаться, продолжая держать руку на вытянутой руке даже после того, как уже положила вешалку на место, и испускает медленный вздох. Волоски на ее шее встают дыбом, и я прикасаюсь к ним носом, целую ее шею и вдыхаю восхитительный аромат прямо из источника. — Осталась допоздна и в моей комнате, принцесса? — Я щелкаю языком. — Если ты так хотела меня видеть, тебе нужно было только попросить, я бы пришел раньше. — Я целую ее за ухом, и Рафаэла тает, позволяя весу своего тела упасть на мою грудь.

— Я не имею ни малейшего понятия, о чем ты говоришь, пробормотала она между придыханиями.

Я погружаю пальцы в ее пояс, а губы проникают в воротник рубашки, целуя кожу шеи и пытаясь добраться до плеча, несмотря на ткань. Я быстрым движением поворачиваю ее к себе: глаза закрыты, щеки горячие, дыхание уже прерывистое.

Глаза открываются, она смотрит на меня неуверенно, это то же выражение, что было