Триумф в школе Прескотт - Кейтлин Морган Стунич

вниз, чтобы продолжить накладывать швы. Когда мы закончили, я начала извлекать пулю. Понятия не имела правильная ли это лечение или нет — скорее всего нет — но мы чертовски неряшливы тут в Прескотте. Мы занимаемся своим делом.

— Каллум, я была беременна, — сказала я, прежде чем потерять самообладание.

Последовала долгая пауза в его дыхании, которая меня напугала, так что я перевела взгляд с раны на его лицо, только чтобы обнаружить его с закрытыми глазами. Паника накрыла меня волной, и крик застрял в моем горле. Моим худшим страхом в мире было потерять одного из моих мальчиков. Но затем он моргнул несколько раз и выдохнул.

— О, Берни, — сказал он, его лицо перекосилось от эмоций.

В нем было сожаление, но за этой эмоцией не было ничего, кроме бесконечной, темной ярости. Это настолько меня напугало, что игла выскользнула, и Кэл сделал еще один резкий вдох. Он не умирал, Берни. Ему больно. Каждый раз, когда игла пронзала его плоть, он переставал дышать, пока я протаскивала через нее нитку. Должно быть, это пиздец как больно. В больнице всегда сначала притупляют место. Мы же действовали на одном энтузиазме и надежде.

До меня дошло, что я должна была, дать ему немного гребанного бухла. Или травки. Или, и то, и то.

— Когда тебя избили на лужайке, — сказал дальше Кэл, удивив меня. Он видел? Мое внимание все еще было на швах, пытаясь дать ему, возможность переварить, что я сказала. — Они избили тебя так, что случился выкидыш, — это не было вопросом.

Я говорила: Каллум понимал меня, как никто другой.

В каждом мальчике — своя искра, как в радуге — свой цвет. Без всех этих оттенков она просто не может быть полной, не так ли?

— Я не расстроена, — сказала я, что, вероятно, было неправдой.

Я расстроена. Но это сложно объяснить. В этом есть и облегчение, из-за которого я чувствую себя виноватой, хоть и знаю, что не должна. Думаю, если бы это случилось как-то по-другому, я была в порядке. Просто сама мысль, что к этому привела не прошенная жестокость.

Снова спазмы, и я задохнулась на следующем вдохе, когда меня накрыла боль.

— Тебе больно, — заметил Кэл, но забавно слышать это от кого-то с огнестрельным ранением, ножевым ранением и рассеченным горлом. — Ты не должна хотеть ребенка, чтобы расстраиваться, ты же знаешь. Ты просто можешь быть расстроенной, даже если для этого совсем нет причин.

— Не читай мне лекции, — предупредила я, заканчивая накладывать последний шов, на выходное отверстие. Дальше я разорвала ткань на его плече и сморщила лицо из-за разорванных, потрепанных краем плоти. Ему на самом деле нужно показаться гребанному врачу. Но я также могла понять, что бесконечная пропасть ярости, которую я видела в нем, тоже нуждалась в успокоении. И он способен на это, только если чувствует себя в безопасности, если он со мной. — Если что, то это я должна говорить тебе такое.

Мне потребовалось короткое мгновение, чтобы пальцами коснуться его горла, и он вздрогнул, так сильно хватая меня за запястье, что я даже вскрикнула от шока. Но боли не было, не в том, как он держал меня. Вместо этого, его лицо было грустным, далеким, отражением непроизвольной реакции на прикосновение к его шее.

Он чуть было не зажил другой жизнь. Он, блять, почти выбрался отсюда.

Дело в том, что не всегда нужно бежать, чтобы все стало лучше. Вы можете бороться. Вы можете внести изменения в мир, который сопротивляется им, будто это гребаная чума. Вот, что мы здесь сделаем: возьмем этот город под наши темные крылья и дадим андерграунду то, чего они заслуживают, что позволит обычным людям, обитающим на солнце и живущим на поверхности, жить нормальной жизнью.

Людям, как Хизер, как Кара, как Эшли. Людям, как та девочка, Алисса, которую мы спасли из домика на пляже. Людям, как мисс Китинг. Даже людям, как Сара Янг.

Потому что вне зависимости у мира будет подполье — сомнительный фрагмент темноты, отбрасывает тени на все, что осмеливается играть на солнце. Если мы сможем контролировать его, то сможем перенаправить эту тьму, направлять ее, наказать ее, держать на привязи, тогда мы сможем все изменить в Прескотте. В городе. Может, даже больше этого.

У меня было предчувствие, что если у нас получится, если мы сможем вывести «Банду грандиозных убийств» с наших границ, если сможем подорвать план Офелии и получить наследство Виктора, тогда мы у нас будет возможность сделать все это и больше.

Как я и сказала, я все еще хотела верить.

Верить, что мир — хороший.

Верить, что любовь — это привилегия.

Верить, что существует справедливость.

Каллум опустил руку и вздрогнул, когда мои пальцы прощупывали его шею. Порез неровный, но явно не настолько глубокий, чтобы перерезать важные артерии. Блять, слава Богу. Мы все помнили Дэнни и как быстро горловое ранение, может кончиться шестью футами под землей.

Я уступила и вместе этого вернулась к ране на его плече. Он прав: рана на шее довольно мелкая. Мы обвяжем ее бинтом. В любом случае я бы не попыталась вонзить иглу в горло моего любовника.

— Прости, что не смог защитить тебя лучше, — сказал Кэл, но я не посмотрела на него.

Я была слишком занята, обрабатывая его рану на плече, ту, что пугала меня даже больше, чем огнестрельное ранение.

— Ты спас мне жизнь, — сказала я, вспоминая его лицо в маске, которое появилось из-за вентиляции в потолке. — И это не в первый раз. Не за что не извиняйся передо мной.

Я продолжила молча работать, посмотрев на него, когда его глаза были закрыты из-за боли.

Когда я закончила с его плечом, я отложила аптечку и попыталась слезть с кровати.

Кэл схватил меня за запястье и потянул назад так сильно и быстро, что я потеряла равновесие, упав на него и приземлившись ему на грудь, пока он утопал в подушках. Он вздохнул и обвил меня руками, прижимая ближе. Мои пальцы сами по себе схватились за его окровавленную толстовку.

Я просто не могла сопротивляться восторженным ядом, которым были Хавок.

— Давай я