Рыцарь Спиркреста - Аврора Рид

Она настолько заинтересована в том, что говорит, что я не могу не заинтересоваться. Когда она читает вслух фрагменты монологов, словно они для нее прекрасны, как музыка, мне хочется услышать то, что она слышит, почувствовать то, что она чувствует.

Слова Шекспира в ее устах приобретают совершенно новый смысл. Они звучат тяжело, с подтекстом, горячо, с желанием, полны скрытых эмоций.

— И я, из дам самых унылых и жалких, — читает она, опустив взгляд в книгу, длинные ресницы распускаются по щекам, — что впитала мед его музыкальных клятв…

Внезапный прилив крови к моему члену испугал меня. Это не первый раз, когда ее голос заставляет меня напрячься, но впервые это делают слова Шекспира. Я сижу, и транс от ее слов нарушен.

— Подожди, что? — перебиваю я, наклоняясь вперед. — Это звучит грязно.

Она останавливается и поднимает на меня каменный взгляд. — Это не грязно. Она говорит, что несчастна из-за того, что слушала все его сладкие слова и обещания. Она буквально называет себя лохушкой, которая повелась на его бредни.

— Немного резковато, — говорю я. — Может быть, это не было бредом. Может быть, он имел в виду то, что говорил в то время.

— Как он мог? — говорит Софи. — Нельзя взять что-то назад, если ты действительно это имел в виду.

Я наклоняю голову и внимательно наблюдаю за ней. Она ничем не выдает себя, просто смотрит на меня с тем же легким раздражением, что и всегда. Но это интересный взгляд на то, как Софи думает, как она чувствует.

— Можно сказать или почувствовать что-то правдивое, и тогда это перестанет быть правдой, — пытаюсь объяснить я. — Но это не значит, что это ложь, потому что в тот момент это было правдой.

Она насмехается. — Вещи либо правдивы, либо нет. Если что-то было правдой и перестает быть правдой, значит, это уже неправда.

— Я начинаю понимать, почему у тебя так мало друзей.

В этот раз я говорю не из желания обидеть или раздражить ее. Это искреннее наблюдение, внезапное осознание. Если она и обиделась, то никак этого не показала.

— Нет ничего плохого в том, чтобы ценить искренность, — ледяным тоном говорит она.

— Нет, но планка, которую ты установила для искренности, кажется, чертовски высока.

— Раньше она не была такой высокой, — говорит она, — но всякое дерьмо умудрялось через нее проникать.

Она улыбается, что с ней случается редко, но это не настоящая улыбка. Уголки ее губ кривятся, и от этого она выглядит одновременно грустной и жестокой.

Она говорит обо мне.

Это интересно. Я думал, что она уже почти забыла о нашей мимолетной дружбе в девятом классе, что она осталась в прошлом вместе со своими пятнистыми щеками и неловкими ногами. Но, похоже, это не совсем так.

Я вижу, что это то, что есть: маленькая ниточка, которую я искал.

Что-то, за что я могу потянуть, чтобы развязать тугой узел, которым является Софи. Софи — это такой узел, который даже ножом не разрубишь, настолько плотно она завязана, полностью замкнута на себе. Но это то, за что можно ухватиться, то, за что можно потянуть.

Вот только сегодня не тот день, сейчас не то время. К этому надо подходить осторожно, тактически. Теперь есть новое поле боя, на котором мне предстоит встретиться с Софи, и я не собираюсь появляться на нем неподготовленным.

— Похоже, ты научилась на своих ошибках, — говорю я, наблюдая за ней. — В отличие от нашего бедного мальчика Гамлета.

— Ты не можешь учиться на своих ошибках, если они не имеют последствий, — отвечает она.

На этот раз оскорбление еще более тонко завуалировано. Но сейчас я не чувствую ни злости, ни обиды. Мне даже нравится этот внезапный акт агрессии. Со стороны Софи это выглядит почти интимно. Как будто она наносит мне удар, но для этого ей нужно быть в моих объятиях.

— Позволь мне обязательно записать это, — мило говорю я. — Это была бы потрясающая фраза для эссе. Мистер Хаутон был бы очень впечатлен.

— Он, наверное, будет еще больше впечатлен, если ты запишешь то, чему он тебя действительно учил.

— Я пас, спасибо. — Я заканчиваю писать свою записку и снова смотрю на нее. — Я с большим удовольствием послушаю, как ты рассказываешь о Шекспире.

— Да, потому что я гораздо лучше, чем учитель с оксфордским образованием и профессиональной подготовкой.

Я медленно улыбаюсь ей. — Мистер Хоутон скучен. Ты делаешь Гамлета сексуальным.

Ее щеки слегка розовеют, но она продолжает говорить своим холодным, сухим тоном. — Что ты можешь найти сексуального в безумии и самоубийстве?

— Не знаю, Саттон. Слушая, как ты говоришь о сосании меда, я определенно немного напрягся.

Наконец, фасад трескается.

Ее рот открывается. Темный, неровный румянец разливается по ее щекам.

— И на этой ноте, — говорит она, вставая и беря пальто с табурета рядом с собой. — Твои два часа истекли, и я ухожу.

— Так скоро, Саттон? — Я с весельем наблюдаю за тем, как она обматывает шарф вокруг горла и застегивает пальто на все пуговицы. Я бросаю взгляд на ее одежду, позволяя себе представить, как я буду стягивать ее с нее. — А ты не собираешься поехать со мной в школу на такси?

— Я лучше пойду пешком, — говорит она, взваливая на плечи свой рюкзак. — Мне нужен свежий воздух.

— Мне тоже! — восклицаю я, вскакивая на ноги. Я не вру, хотя свежий воздух мне нужен, наверное, совсем по другим причинам, чем ей. Но теперь, когда она уходит, я не могу заставить себя отпустить ее — я хочу большего. — Я пойду с тобой.

— Я так не думаю. — Она берет с кухонного острова самую толстую брошюру и бросает ее мне. — Тебе нужно закончить работу над этим, пока ты не забыл все то, о чем я тебе сегодня говорила. Не трать мое время.

— Черт! — Я бросаю взгляд на буклет. — Разве я не могу сделать это позже?

— Ты знаешь, что не сделаешь. Делай, или я не появлюсь на следующей неделе.

Я вздыхаю и опускаюсь на табуретку. — Ради всего святого, ладно! Ты хуже, чем мистер Хаутон.

— Во что бы то ни стало, возвращайся к нему. Я тебя не остановлю. — Она коротко машет мне рукой. — Не провожай, я сама дойду.

Она выходит из кухни, и я кричу ей вслед: — Это мне наказание за то, что я сказал, что ты меня напрягла?

Единственный ответ, который я получаю, это звук захлопывающейся входной двери.

После ее ухода я