Стрела амура - Сандра Мэй

— Джон, мне все равно придется уехать, рано или поздно.

Он кивнул и пристроил Брюса поудобнее.

— Хорошо. Ты решишь сама. Но сейчас давай об этом не говорить. Мы едем домой, считай это летней туристической поездкой.

— Договорились. Ох, вот и отель.

— Ты не устала? Готова к ресторану?

— А ты?

— Шутишь! С такой дамой! Мне будет завидовать весь Лондон.

* * *

Они вместе уложили Брюса. Как родители, с неожиданной горечью подумал Джон. Как родители, которых у мальчика нет и которыми они с Лизой не являются. Неумелые, неловкие дураки-родители.

Потом Лиза подкрасила глаза и губы, а Джон заказал по телефону легкий ужин в номер, на случай, если Брюс проснется, и написал мальчику записку. Лиза взяла Джона под руку, и они отправились в ресторан «Баррибо».

Старинные интерьеры, прекрасная кухня и тихая музыка обычно настраивали посетителей на умиротворенный и лирический лад, но молодые люди чувствовали странное возбуждение.

Каждый глоток шампанского разжигал кровь, каждая фраза таила в себе скрытый смысл. Еще больше нервировало то, что ни Джон, ни Лиза не понимали толком, что с ними происходит. Они то избегали смотреть друг другу в глаза, то, наоборот, замолкали на полуслове, вглядываясь в собеседника.

В какой-то момент Джон решил разрядить обстановку и пригласил девушку на танец. Это было ошибкой, хотя и прекрасной ошибкой! Лиза хорошо двигалась, замечательно чувствовала музыку, одним словом, была прекрасной партнершей, но держать ее в объятиях, касаться щекой ее пушистых волос оказалось для Джона настоящей пыткой.

Он снова чувствовал, что сжимает в объятиях танцующее пламя. Оно обжигало его, сводило с ума, и вот уже не стало вокруг никого и ничего, только сияние огней, музыка и огромные темные глаза девушки, доверчиво и немного испуганно глядящие прямо в смятенную душу Джона Брайтона.

Продлись танец немного дольше, он бы не смог удержаться. Эти нежные губы были так близки и так желанны, что он изо всех сил сдерживался, чтобы не впиться в них поцелуем.

Они уселись на место и тут же принялись болтать без умолку, оба одинаково смущенные и возбужденные. Пожалуй, за время ужина они умудрились узнать друг о друге больше, чем за неделю общения.

Катастрофа случилась в самом конце вечера. Джон проводил Лизу до дверей номера и остановился, не зная, что сказать. Разумеется, можно было бы зайти посмотреть, как там Брюс, но огонь в крови разошелся в настоящий пожар, и Джон боялся самого себя, боялся не сдержаться и сделать что-то непоправимое, после чего не получится уже ни совместной поездки в Касл-Мэнор, ни совместного воспитания Брюса, ничего!

Лиза взялась за ручку двери, робко подняла глаза на Джона.

— Что ж, спасибо за прекрасный вечер. Умираю — хочу спать. Спокойной ночи?

— Да. Спокойной ночи.

Это вышло само собой. Он наклонился вперед и одновременно взял ее руку, чтобы поцеловать ее, но вместо этого вдруг с силой притянул к себе девушку и поцеловал прямо в полураскрытые губы.

Это был отчаянный и страстный поцелуй, поцелуй-пытка, поцелуй-возмездие. Губы казались раскаленными, и сплелись в жаркой схватке языки, а потом он почувствовал вкус ее крови… или своей?

Он пил ее дыхание, пил аромат цветов и юности, умирал от нежности, задыхался от желания, знал, что теперь все кончено, испорчено безвозвратно, и она не простит, не простит его никогда, так что нет никакого завтра, никакого будущего, есть только сейчас, здесь, немедленно и навсегда, а потом он умрет, закопается в своих экспедициях и больше никогда не посмотрит ей в глаза…

Лиза цеплялась за Джона, как утопающий цепляется за сухую ветку, проплывающую мимо.

Ей казалось, разожмет она руки — и улетит. Ног девушка не чувствовала, они были слабыми и дрожащими, словно желе.

Внутри тоже было пусто, и еще — горячо. Словно огромный костер разгорелся на месте сердца, и кровь закипела золотыми пузырьками шампанского.

Она не знала таких поцелуев раньше, но это не мешало ей отвечать на них инстинктивно и верно. И секунды стали веками, потому что невозможно было разорвать объятия, ибо за ними — только смущение, стыд и невозможность смотреть в его немыслимые зеленые глаза…

А потом все кончилось. Растрепанный, ошалевший, с дикими глазами, Джон Брайтон стремительно отступил назад, порывисто выдохнул и прошептал:

— Простите! Простите меня, мисс Кудроу.

Еще секундой позже хлопнула дверь его номера, а потом и Лиза, едва волоча ноги, смогла войти к себе, запереть дверь и тут же бессильно привалиться к ней спиной.

Ну и как теперь жить дальше? Как завтра здороваться с ним, смотреть ему в глаза, ехать к нему в дом?

Разумеется, мнение свое он о ней составит. Легкомысленная девица, едва ли не в первый вечер знакомства (Америку не считаем, там все было по-другому) позволяет делать с собой все, что угодно.

Да?

Да. Если бы он захотел сейчас с ней сделать ВСЕ, ЧТО УГОДНО, она согласилась бы, не раздумывая.

Подсознание — штука подлая и несвоевременная — немедленно мобилизовалось, и вот в голове Лизы отчетливо вспыхнула картинка, которую она тщательно старалась забыть. Падающая красивыми складками махровая простыня — и практически полностью обнаженный Джон Брайтон с лицом рассерженного небожителя.

Мускулистые руки. Золотой треугольник волос на груди. Плоский накачанный живот и другой золотистый треугольник, только перевернутый и видимый не до конца, исчезающий под резинкой чертовски элегантных трусов-боксеров… И то, что не в силах скрыть даже чертовски элегантные трусы-боксеры!

Лизу обдало жаром. Она швырнула кардиган в кресло, метнулась в спальню — Брюс спал крепким сном младенца, но стакан сока на прикроватной тумбочке был пуст, и сандвичей стало меньше. Девушка кинулась в ванную.

Холодная вода горячила кожу лица, а потом защипало губы, и Лиза удосужилась впервые взглянуть на себя в зеркало. Припухший, счастливо и глупо улыбающийся рот, пылающие щеки, лучистые распахнутые глаза, буря растрепанных волос цвета ночной бури…

Непонятное, дикое торжество захлестывало девушку с головой, мешало дышать. Она чувствовала себя желанной и прекрасной, почти всемогущей, и ничто на свете сейчас не могло поколебать ее уверенности в себе.

Невозможно лечь спать. Невозможно убедить себя, что ничего не было. Она сейчас пойдет и скажет ему обо всем, что почувствовала в его объятиях, почувствовала впервые в жизни. Пойдет — потому что все равно не сможет завтра делать вид, будто ничего не произошло. Скажет — потому что нельзя молчать о том, что чувствуешь.

Лиза босиком выскользнула в коридор, плотно прикрыла за собой дверь номера. Толстый ковер заглушал звук ее шагов, но и без того они были легки.

Девушка постояла несколько секунд перед дверью, и уверенность начала ее покидать. Стучать было страшно, и Лиза малодушно подумала: если дверь заперта, она не станет стучать. Уже почти час ночи, это неудобно.