Многоточия - Наталья Способина

Яна поставила кружку на стол так резко, что чай расплескался. Она смотрела на коричневую лужицу, подбирающуюся к конверту, и мечтала, чтобы бумага растворилась в горячем чае, как маршмеллоу, остатки которого еще плавали в кружке. Еще мечтала о том, чтобы у нее хватило духу не убрать письмо и позволить ему намокнуть.

За секунду до того, как чай достиг примятого уголка, Яна схватила конверт. Не выпуская его из рук, сходила за тряпкой и вытерла стол, а потом без сил опустилась на табуретку. Мелькнула мысль позвонить Диме, но она вспомнила, что сегодня он уже совершил подвиг, согласившись на поездку с ней в качестве водителя. Большего требовать она была не вправе. Потом она подумала о Роме и даже взяла с края стола телефон, но так и не позвонила. Потому что, хоть Роман и предложил свои услуги в качестве советчика, утешителя и еще бог знает кого, на деле они ведь не были друзьями, и выставлять перед ним свою семью в еще более плохом свете, чем это было сейчас, совсем не хотелось.

Оказывается, ей хотелось гордиться своей семьей. Отцом, который смог с нуля сколотить компанию и не рассориться с другом и партнером. Матерью, которая смогла ее вырастить и обеспечить ей достойную жизнь. Вот только правда, стоявшая за этими красивыми формулировками, была до того неприглядной, что добавлять новые факты к ней Яне до смерти не хотелось.

Медленно, по миллиметру она оторвала край конверта по всей длине. Почти ожидала, что оттуда выскочит какое-нибудь мерзкое насекомое, которое можно будет просто раздавить и забыть, но, разумеется, ничего подобного не произошло. В конверте оказался сложенный вдвое листок в клеточку, на котором знакомым почерком было написано:

«Здравствуй, золотко!

Знаю, что у тебя все хорошо. За меня тоже не волнуйся. Я в порядке. Только безумно по тебе соскучилась. Вижу тебя во сне каждую ночь. Очень тебя люблю.

Мама…»

Яна перечитала письмо несколько раз, пытаясь уловить подтекст. Но у нее ничего не выходило. Взгляд выхватывал слова «соскучилась», «люблю», «вижу во сне». Она всматривалась в листок и твердила себе, что это должно что-то означать и что нужно позвонить или Сергею, или Льву Константиновичу, или сразу в полицию.

«Люблю», «соскучилась». На смятый листок в клеточку упала крупная капля. Прямо на слово «мама». Яна сжала письмо в кулаке и согнулась, словно ее ударили в живот. Она плакала беззвучно, как будто мама была в соседней комнате и могла услышать, прийти, начать выпытывать, что случилось. А маму ведь нельзя было волновать, она столько для Яны сделала.

Вдруг оказалось, что последние месяцы были лишь иллюзией. Самостоятельность не берется из ниоткуда, если ты всю жизнь жил по чьей-то указке.

Яна направилась в мамину спальню. Она долго бродила по комнате, брала со столика то флакон с любимыми мамиными духами, которые оставляли на пальцах едва уловимый запах, то пудреницу, то крем. Засунутый в задний карман листок в клеточку будто обжигал кожу даже через ткань джинсов. В конце концов Яна достала его и вновь перечитала письмо. Ничего не изменилось. Строчки были все теми же, а взгляд снова выхватывал все те же слова.

Яна так и уснула на маминой кровати, скрутившись в клубок поверх покрывала и сжав в кулаке письмо. В первый раз в жизни она спала не раздеваясь. Даже не умылась перед сном. Мама бы такое не одобрила.

Утром письмо уже не выглядело так страшно. Сходив в душ, Яна устроилась на кухне и, разгладив на столе основательно измятый листок, принялась решать, что делать дальше.

В письме не было ничего компрометирующего. Никакой информации, за которую могли бы зацепиться правоохранительные органы. Разве что оно указывало на возвращение мамы в Москву. Но если она действительно где-то поблизости, то рано или поздно объявится сама и попадет в поле зрения полиции. От этой мысли Янин желудок болезненно сжался. Впрочем, это было лучше, чем доносить самой. Да и нечего пока доносить. Нечего же?

Яна сжала виски руками и четко произнесла:

— Я не буду никому ничего говорить. Пока.

Последнее слово она добавила поспешно, как будто рядом стоял кто-то, кто мог ее осудить.

— Но откуда взялось письмо, нужно выяснить.

Желудок снова сжался. Только отступать было некуда.

Яна сварила безмолочную несладкую кашу, отстраненно понимая, что, несмотря на свободу, продолжает питаться так, как было заведено при маме, наскоро позавтракала и, прихватив письмо, отправилась к консьержу. У нее был отличный план: выяснить, кто и когда принес злосчастный конверт.

Обращаться к консьержу не очень хотелось, потому что это сразу напоминало о неловкой ситуации, в которой она оказалась спустя месяц после исчезновения мамы. Тогда выяснилось, что нужно ежемесячно сдавать дополнительные деньги в общедомовой фонд, и Яна едва не провалилась под землю со стыда, увидев номер своей квартиры в списках должников. Тогда она впервые столкнулась с Игорем Вячеславовичем, выяснила, что, оказывается, еще существует домовой чат, соврала о том, что мама на время уехала к родственникам, и сообщила, что теперь все вопросы нужно решать с ней, а тем же вечером принесла консьержу бутылку коньяка и набор элитного кофе. Чувствовала она себя при этом жутко неловко. И вот сегодня, снова вооружившись тем же набором из коньяка и кофе, чтобы отблагодарить за потенциальную помощь, Яна вышла из квартиры, потопталась и вернула пакет в прихожую, решив, что лучше занесет потом, чтобы это не выглядело подкупом, подавила в себе желание постучаться лбом о стену и спустилась на первый этаж, думая, что мама правда оберегала ее от всех проблем и этого сейчас очень не хватает.

Игорь Вячеславович дежурно сообщил, что ничего не видел, не знает и все запросы на просмотр камер только через обращение в полицию. Кажется, пакет с коньяком все-таки стоило взять с собой. Вдруг получилось бы посмотреть камеры, минуя запрос в полицию? Потому что писать в запросе Яне было нечего. Можно было бы, конечно, соврать: мол, есть подозрения, что кто-то пытался вскрыть ее квартиру. Только они ведь могли попросить доказательств. Расковырять самой замок? Подкупить свидетелей?

На мысли о подкупе свидетелей Яна сдулась, потому что это означало бы преступить закон и сделало бы ее на шаг ближе к маминой модели поведения.

Яна ушла от консьержа ни с чем, растерянная и задумчивая. Такой ее и застал у почтовых ящиков несостоявшийся маньяк Данила.

— Привет, — улыбнулся он,