Крепостная - Марьяна Брай

— Разбудил? – прошептал Фирс, проходя мимо моей комнатушки. Я знала, что сейчас он принесет еще охапку дров, чтобы подтопить в комнате барина. Умел слуга ходить по избе почти бесшумно. Даже Осип не просыпался, когда он часа в четыре, а то и раньше, коли совсем мороз ударит, пробирался в спальню и, аккуратно притворив двери, подкладывал дрова в еще не успевшие почернеть угли.

— Нет, из-под двери почуяла – дымком потянуло. Мороз-то какой сегодня!

— А то! Пришлось в скотном дворе все двери кошмой ночью завесить. Бабы утром доить пошли, кое-как расковыряли выходы-то, - Фирс прошел мимо и, открыв двери, исчез в белоснежном, набежавшем, словно волна, тумане.

— Значит, можно успеть погулять сегодня. И тропинку не замело, и народу, желающего такие променады совершать, мало найдется, - прошептала я и принялась натягивать рейтузы и чулки. – Сейчас бы ватные штаны в самый раз!

Усадьба ранним утром со стороны реки виделась мне островом среди темноты. То тут, то там вырастали над домами столбы дыма из труб – белого, тугого, тучного, поднимающегося ровным столбом.

На реке я чувствовала себя человечишкой, муравьем, коего задавить может даже упавшая щепка, но сознание этого лечило, что ли… Давало понять, что смирение – не такая уж и плохая тактика.

Я осмотрелась, а потом подняла глаза к небу. Звезды так густо усеивали его, так ярко светили, висели так низко, что захватывало дух. Я пожалела, что нет на мне теплых болоньевых штанов. Но все же выдохнула и упала назад, в затвердевшую уже перину снега, промявшуюся все же под моим весом.

— Почему я не видела это небо в детстве? Почему только к старости начала смотреть вверх? – спросила я себя, выдыхая тонкую струйку воздуха.

— Надежда? – голос надо мной напугал и заставил сесть.

— А! Это вы? – увидев моего нового друга, я запереживала, что он примет меня за сумасшедшую. Но рассмотрев его, поняла, что он и сам не шибко классический тип мужчины. Больше на местного слабоумного похож: лыбится, говорит мало, да в небо заглядывает.

В том же лохматом на вороте тулупе, огромном шарфе и валенках. Но сегодня его голову покрывал рыжий, видимо, из лисы, малахай.

— Можно я с вами? Почему-то не догадался вот так же лечь. Голову задираю, а шея мерзнет, - он осторожно хохотнул и присел рядом на снежный отвал.

— Садитесь, река ничейная, - я расстроилась, что моя долгожданная прогулка закончилась опять так никчемно. Как раз хотела поразмышлять над домашней проблемой. И я снова легла. – Давайте только помолчим несколько минут. День скоро начнется. Хочу тишину вот эту…

Евгений захрустел снегом, видимо, улегся рядом. И к моему уважению, не сопел, не кряхтел.

Я думала о землях, которые, по сути, уже принадлежат Петру. Крестьянам сообщат о манифесте в начале марта, как раз в Прощеное воскресенье. Это я помнила еще со школьной программы. Власти надеялись, что начало поста несколько осечет пыл недовольных.

К этому времени Петр уже заелозит, захочет войти в права собственности и продать земли. Узнает о том, что люди больше ему не принадлежат, заведется, чертяка. Вот тогда-то может и накинуться на отца своего со злости и от безвыходности. Готовыми надо быть. А когда смирится с потерями, решит продавать землю. И ее мало кто купить захочет, потому что своей как грязи, да недовольный люд на ней – хоть реви.

Думаю, ближе к весне, а то и к лету, поймет, что землю можно только с усадьбой продать, поскольку и правда земля усадебная, как рукав. Кто захочет кланяться каждый раз перед Осипом Германычем, чтобы вывезти зерно, сено? А никто! Даже если задешево прикупит. Вот и ответ сам!

— Значит, надо дать понять ему, что выхода нет в любом случае. Конечно, если тот отца уморить не захочет ради своей профурсетки. А этого я не позволю, - прошептала я.

— Что? – голос справа от меня заставил вздрогнуть. Я уже и забыла о том, что возлежу тут, под саваном неба, не одна вовсе.

— Ничего, песню вспоминаю, пора мне, - я встала и, не обернувшись на своего нечаянного напарника, пошагала к берегу, где уже с коромыслами маячили Нюра и Глаша. – Ну вот, снова из-за вас ко мне вопросы будут, - я обернулась и не увидела Евгения. Он так и остался стоять в месте нашей встречи.

Отчего-то стало грустно, пусто и холодно, словно не шла я по тропинке к дому, а летела в этом черном безмолвном ночном небе одна-одинешенька.

— Фирс, барин проснулся? – спросила я, обходя своих подружек.

— Проснулись. И тот и другой. Молодой хотел на разговор к ему идти, я не дал, - ответил Фирс.

— Правильно сделал, и так Осипа Германыча перекашивать больно часто стало, - похвалила я верного слугу. - Идем, мне надо к барину срочно.

— Чего приключилось? – забеспокоился мужчина с привычным уже топором в руке.

— Нет, поговорить с ним спешно надо.

В комнате горела масляная лампа. Барин шевелил плечами, как я его учила, пытаясь полностью размяться, прежде чем встать, чтобы снова защемления не было.

— Барин, я к тебе с решением твоей проблемы пришла. Выслушай сначала, потом отвечай, - выпалила я.

— Ой, заполошная, напугала. Думал, наследник явился опять рассказывать про свои планы на Петербург, - хохотнул барин и, осторожно подтянувшись, сел в кровати, - давай, только живей, Надежда. Я Фирса жду, - он неловко покачал головой: видимо, в уборную пора было проводить.

— Я скоро, - оставшийся на голове платок я стянула на плечи и, не думая, села на край кровати. Собралась и выпалила: - Барин, на мне женись. Я тебя не подведу. А сразу с женитьбой мы с тобой подпишем уговор, что все земли и саму усадьбу я обязуюсь передать твоему наследнику, когда он в совершеннолетие войдет.

— Чего? – уставился на меня Осип.

— Это единственный вариант. Так и надо сделать, только Петр о втором договоре знать не должен, Осип Германыч.

— Девка, неужто ты не ждешь дня, когда на волю выйдешь и семью свою создашь? Не глупи, Надежда.

— Не жду, барин. Не тороплюсь я в замуж. Надо сначала осмотреться и понять,