После развода не нужно возвращать - Катя Лебедева

Глава 30

Глеб

Вечерняя набережная прекрасна, вот только сегодня не могу насладиться ее красотой, потому что спешу к своим девочкам, которых не могу найти. При этом я разговариваю с Евой по телефону, через гарнитур.

— Ева, я уже на набережной. Где вы? Я вас не вижу, — спокойно спрашиваю, хотя я не спокоен ни на грамм.

Каждая секунда, каждый миг, когда я не вижу их, когда не могу быть с ними, приносит боль. В мозгу всплывают обрывки наших последних разговоров, ее холодный, отстраненный взгляд, и это жжет сильнее, чем кипяток на коже.

— Мы стоим на месте, — говорит Ева, а я, помимо ее голоса, слышу еще шум ветра, заглушающий ее. — Рядом с этим уродливым топиарием в виде звезды. Ты его не пропустишь, он похож на зеленого монстра из плохого сна.

Я поворачиваю голову, взгляд лихорадочно скользит по кадкам, выхватывая из густеющего мрака причудливые очертания, и почти сразу вижу его, кривоватую металлическую конструкцию, нелепо покрашенную в ядовито-зеленый цвет и обвитую плюющем, которая в сгущающихся сумерках и впрямь смахивает на жутковатую звезду из кошмара.

— Хорошо, вижу этого «красавца». Я уже почти рядом, буквально через минуту буду.

В трубке нарастает ровный гул прибоя, бьющегося о плиты, и далекий, гулкий гул ночного города. И вдруг этот монотонный шум прорезает тоненький, звонкий голосок, от которого у меня что-то обрывается и тает внутри, заставляя сердце сжаться от щемящей, всепоглощающей нежности.

— Мамочка, мам, а с кем ты так разговариваешь? Кто это?

Я замираю, не в силах пропустить ни единого слова. Я слышу шум ветра в микрофоне изменяется, становится громче.

— С папой разговариваю, солнышко. Он уже близко, — теперь голос Евы звучит иначе, нежнее, и как мне хочется, чтобы со мной она говорила так же.

— А где папа? — в голосе Алисы нет ни капли сомнения или настороженности, одно любопытство и нетерпение, такая беззащитная, детская вера, что мне становится мучительно стыдно за все наши взрослые, грязные игры, за все недосказанности и обиды. — Он нас уже видит? Мы его тоже скоро увидим?

— Да, лапочка, он уже подъезжает. Скоро будет здесь.

И тут же в наушнике раздается счастливый, восторженный визг, такой оглушительный и беззаботный, что на мгновение я забываю обо всем, о старых обидах, о бесконечной борьбе, о контракте. Остается только этот хрустальный, чистый звук, наполняющий живительным теплом ледяную, выжженную пустоту в моей груди, отогревающий душу, возвращающий к жизни.

Буквально через секунду я замечаю их. Алиса, маленький розовый комок в куртке с единорогами, подпрыгивает на самом краю тротуара, у самого асфальта проезжей части, и ее личико сияет таким безудержным предвкушением, что дыхание перехватывает.

Ева, стоя ко мне спиной, в своем простом, легком пальто, держит ее за капюшон, с трудом удерживая на месте, и я вижу, как напряжены ее плечи под тонкой тканью, выдавая ее собственную, глубоко запрятанную тревогу и усталость.

И в этот самый миг, взгляд цепляется за движение на встречной полосе. Темный, массивный внедорожник несется с бешеной для вечерней набережной скоростью, слепо виляя между редкими машинами. А потом, без всякого предупреждения, резко, с визгом шин, рвущим вечерний воздух, выезжает на мою полосу. Прямо на них.

Волна животного, всесокрушающего страха пронзает меня, сковывая на мгновение. Это же машина Иры. Я узнаю ее, черт возьми, узнаю по знакомому номеру и по этому знакомо-агрессивному стилю вождения, который всегда меня раздражал, а теперь вызывает чистый, первобытный ужас.

— Ева, слушай меня внимательно! Быстро отходи от края дороги! Немедленно! Уводи Алису! — я почти кричу, и одновременно я срываюсь с места, выжимая педаль газа в пол до упора.

Мой послушный седан с низким урчащим рычанием взвывает и мчит вперед, но мир вокруг внезапно плывет в жуткой, неестественной замедленной съемке.

Я вижу, что она меня не слышит. Она поворачивается на нарастающий рев чужого мотора, и я успеваю заметить панику и ужас на ее лице. Ее взгляд прикован к несущемуся на них авто, а рука с телефоном безвольно опущена. Ей не дома, ее парализовало.

Не успею.

Это конец.

Простите меня.

Нет.

НЕТ.

Я не могу этого допустить.

Я должен успеть.

И тут мозг, отбросив панику, и берет все на себя, заглушая инстинкт самосохранения. У меня есть только один шанс. Одна, отчаянная возможность перехватить удар, подставить себя.

Я не думаю о себе. Не думаю о том, как дорогое железо и стекло сейчас превратятся в груду искореженного хлама. Не думаю о боли, которая сейчас последует. Я вижу только два силуэта на краю дороги, ее тонкую, прямую, такую знакомую и любимую спину, готовую принять удар, и маленький розовый комочек, нашу дочь, полную жизни, надежды и безграничной веры в то, что папа все исправит, все сможет.

Я резко, почти инстинктивно, бросаю руль вправо, подставляя свой бок, свою машину, под разъяренный, несущийся нос внедорожника.

Мир замедляется от силы удара, звуки сливаются в один оглушительный, нарастающий гул. Я успеваю увидеть за лобовым стеклом Иру, которая такого точно не ожидала, и ей не стыдно, не страшно, не больно. Она недовольна, что я все испортил.

Грохот.

А мне плевать, что машина в хлам, плевать, что подушки душат, ка и ремень безопасности. Главное, что все было не зря.

Глава 31

Ева

В больнице душно и тяжело. Я сижу на неудобном стуле у кровати Глеба и не могу оторвать от него взгляд. Он бледный, под глазами темные тени. Повязка на груди скрывает сломанные ребра. Врач сказал, что сотрясение не критическое, но серьезное, и его придется оставить здесь на несколько дней для наблюдения.

Он спит, дыхание ровное, но какое-то поверхностное. Каждый раз, когда закрываю глаза, сразу всплывет тот миг: рев мотора, слепящий свет фар, и его машина, резко брошенная наперерез, чтобы принять удар на себя. Его самопожертвование стерло обиду, и злость, и страх. Остались только пустота и понимание, он мог погибнуть. Ради нас.

Кажется, каждый нерв оголен, каждая клетка помнит тот оглушительный удар, тот хруст металла, что навсегда врезался в память. Алиса в безопасности, слава богу, она у Юли. Уснула, наконец, измотанная слезами и переживаниями, а ее тихое «мама, я боюсь» все еще звенит в ушах.

А я здесь. Рядом с ним. В этой бездушной палате, и единственный звук, нарушающий гнетущую