Дорога сна - Елена Елисеева

Ознакомительный фрагменттолько получил звание капитана, ему было поручено выследить очередного преступника. Он не вспомнил бы сейчас, как его звали, за что его хотели осудить, но помнил лицо этого человека — худое, нервное, с взлохмаченными рыжеватыми волосами и такого же цвета усами, топорщившимися под носом. Глаза у преступника были какие-то водянистые, рыбьи, и в них стоял невыразимый ужас, смешанный с отчаянием. Леон подумал, что с такими глазами люди, наверное, бросают бочки с порохом в пещере, закрывают собой юнцов от летящего ядра, бросаются грудью на остриё шпаги или несутся, занеся над плечом костыль, на противника, вооружённого пистолетом.

Тот человек прятался по подвалам и погребам, бродяжничал, скрывался среди нищих, но его всё равно нашли, и гвардейцы уже обошли улицу с двух концов и стали медленно сближаться, захватывая преступника в кольцо. Он тогда выскочил прямо на Леона и стоял, сжимая в руке нож с длинным острым лезвием, а в глазах его были ужас и отчаяние, и Леон понял, что это страх не смерти, но боли и пыток, которым его неминуемо подвергнут, страх бесконечно долгого заточения, гниения заживо в стенах Бастилии.

Несколькими быстрыми движениями он выбил у рыжеусого нож — тот совсем плохо им владел, затем замахнулся снова и, хотя в этом не было никакой нужды, вонзил клинок прямо в сердце преступнику.

Несколько мгновений спустя, когда гвардейцы сбежались и окружили своего капитана, с опущенной головой стоявшего над распростёртым телом, никто из них долгое время не мог произнести ни слова. Они молчали, и Леон почти физически ощущал их страх, чувствовал, что вокруг него будто сгустилась чёрная туча, и все боятся подойти к нему, боятся и ненавидят его за то, что он сделал. Ему хотелось выругаться, закричать гвардейцам, что они ничего не понимают, что он спас этого человека от пыток и страданий, что теперь его душа на суде, который стократ справедливее суда земного… Но вместо этого он резко тряхнул головой (тогда это движение только начало входить у него в привычку) и коротко сказал:

— Мёртв.

Потом Кольбер долго выговаривал Леону, упрекал его за поспешность и излишнюю жестокость, утверждал, что из арестованного можно было бы вытянуть множество полезных сведений, а Леон стоял навытяжку, глядя в стену перед собой, и думал, что в последний миг, когда умирающий ещё мог что-то соображать, в его водянистых глазах мелькнуло облегчение и даже — возможно ли? — благодарность.

— Этот человек нужен был нам живым, понимаете вы, господин капитан? Живым! Мёртвые не говорят ничего полезного!

— Виноват, господин Кольбер, — ровным тоном ответил Леон, чуть наклонив голову. — В следующий раз этого не повторится.

— А ему, хе-хе, и одного раза хватило! — министр финансов неожиданно засмеялся мелким неприятным смехом.

Именно этот безымянный рыжеусый преступник с рыбьими глазами и приснился Леону во время короткой передышки на берегу речки. Но во сне, как это обычно бывает, всё расплывчато и переменчиво, словно текущая вода, поэтому черты лица убитого переменились, и вот на Леона уже смотрел Арамис в залитом кровью камзоле, Арамис с его всклокоченными седыми волосами и болью в выцветших голубых глазах. Во взгляде его были гнев и обвинение, и во сне он шептал слова не благодарности, а проклятия. Потом черты его снова исказились, и вот Леон видел перед собой бывшего приютского священника, с которым они расстались совсем нехорошо. Священник этот любил наказывать детей розгами, и спустя много лет Леон показал ему, каково это — когда те, кого ты когда-то нещадно бил, вырастают и становятся сильнее тебя.

«Но я не убивал его!» — беззвучно прокричал он и отступил назад, по-прежнему сжимая в руке залитую кровью шпагу. Лицо убитого вновь начало меняться, и Леон отвернулся, не желая видеть перед собой всех тех людей, которых он когда-то убил или заставил испытывать боль. Он посмотрел на песок, но песок был красен от крови, а когда Леон запрокинул голову, увидел, что кровь капает с неба, густая, вязкая и солёная на вкус. Она была удивительно холодной, и он весь задрожал, когда капли одна за одной стали падать на него. Всё тело внезапно пронзила резкая боль — в ней Леон разом ощутил и жжение от удара розгой, и онемение, вызванное падением из седла, и холод металла, протыкающего тело. Он хотел закричать, даже открыл рот, но воздуха не хватило, и он очнулся, весь дрожа и задыхаясь.

Изо рта вырвался звук, похожий на всхлип, и Леон, мотнув головой, выругался себе под нос. Его всего трясло, тело продолжало болеть, но он быстро понял, что боль вызвана неудобной позой, в которой он умудрился заснуть, а холод — неожиданно начавшимся дождём. Именно он, а вовсе не льющая с небес кровь, и разбудил сына Портоса. Снова ругнувшись, он быстро натянул одежду, благо та не успела сильно вымокнуть, оседлал кобылу и поехал прочь от берега, надеясь найти укрытие под кронами деревьев и вытряхнуть из головы все воспоминания о дурном сне.

Вскоре стало ясно, что листва деревьев не может служить достаточной защитой от дождя, который усиливался с каждой минутой. Голубизна неба сменилась серостью, солнце скрылось за тучами, холодные тугие струи дождя хлестали по плечам Леона и бокам лошади. Кобыла нервно фыркала, прядала ушами и взмахивала хвостом, пытаясь хоть как-то защититься от всепроникающей влаги, всадник сквозь зубы бормотал ругательства и то и дело встряхивал головой, отбрасывая от лица мокрые волосы.

К счастью, рощица оказалась небольшой. Через непродолжительное время деревья расступились, и Леон, к огромному своему облегчению, увидел возвышающийся на холме замок. Сложенный из серовато-жёлтого камня, он, казалось, целиком состоял из башенок, плотно прижатых одна к другой, увенчанных остроконечными крышами чёрного, тёмно-серого и коричневого цветов. Окна были высокие и узкие, над башенками возвышались шпили, и всё это здание словно стремилось оторваться от земли и взлететь ввысь, прямо к тучам, которые по цвету не сильно отличались от самых тёмных крыш. Подъехав ближе, Леон разглядел возле замка аккуратно подстриженные кусты и цветы, за которыми явно кто-то ухаживал.

Ему пришлось довольно долго стучать в дверь, но вот она наконец распахнулась, и на пороге появился коренастый седой мужчина весьма благообразной наружности, с короткой бородой и голубыми глазами, которые лучились добротой. Увидев насквозь промокшего путника, он без лишних слов посторонился, позволяя Леону пройти внутрь, ещё до того, как тот успел что-либо сказать.

— Господи боже… вот гроза-то, — дождь в самом деле превратился в грозу, издалека доносились отчётливые раскаты грома, ветер усилился, и деревья теперь трепетали и